Нелёгок путь по апрельской хляби. Лошади, запряжённые в добром нагруженные сани, тянули поклажу напрягаясь и скользя по уже оттаявшим местам. Обозники и охрана – два десятка молодцов – крепкие, в добротные зипуны одетые, а под зипунами кольчуги, в руках вожжи, а под руками сабли да арбалеты. Охрана же и вовсе при оружии и полной зброе. А то как же… Обоз прошёл зимником устье Камы, ступил на волжский лёд, а значит, в булгарские земли пожаловал непрошено. Одно успокаивало, что обоз купеческий и хозяином поклажи настоящий купец новгородский Ярослав Тихонович. Но на пути вставал Жукотин, ещё не отстроенный и помнящий ушкуйников, разграбивших и разоривших город. Как-то жукотинцы поведут себя, увидев обоз русского купца?
«А ну возьмут на копьё? С них станется, – размышлял Ярослав, покачиваясь в седле. Лошадь он себе выбрал спокойную, выносливую, хотя с виду невзрачную. Бывалые ушкуйники предупреждали, что за две версты от города застава булгар, но как её обойти, никто не знал. – Может, навалиться скопом? Воины подобрались сильные, ловкие, в деле смертном не раз бывавшие… А вдруг на заставе полсотни, а то и сотня вся! Не осилить… Если бы не сани… Снег в лесу подтаял, осел, ночью обойти заставу не составит труда, но сани… С санями не пройти. И поклажу не оставишь. Какой же я купец без товара?!»
Ближе к вечеру дозор, шедший в версте впереди обоза, доставил мужичонку – плохонький, кудлатый, в рваном заячьем тулупчике. На вопрос: кто таков, мужик торопливо прошепелявил:
– Оханщик[23] я. На промысел вышел, а тут незадача…
– И что, рыбка ловится? – усмехнулся Ярослав, вглядываясь в хитроватое, серое, с трудом различимое лицо нависающих из-под шапки волос.
– А не то! Мне зимовина известна, яма такая, – пояснил рыбак. – Так из неё всю зиму рыбу черпаю. Кормиться-то надо. У меня детишек полна изба.
– Живёшь-то где?
– Недалече. Там… – махнул рукой мужичонка куда-то в лесные дебри.
– И что, булгары не забижают? – поинтересовался Ярослав.
– Ни булгары, ни татары… На кой ляд я им сдался. Живу сам по себе, они сами… Да и не видят они меня. Коли хлебушка надо, до Жукотина тайными тропами пройду, прикуплю. Жаль вот кругляшков маловато… А зверья и птицы полон лес, токмо не ленись.
– Давно здесь промышляешь?
– Так, почитай, всю жизнь. Ещё отец избёнку срубил…
Ярослав задумался. Боясь спугнуть удачу, он отстранённым голосом спросил:
– Ты обмолвился, что кругляшков маловато. Я дам тебе монет, да не медных, серебряных… – и после паузы продолжил: – коли проведёшь обоз мимо Жукотина.
– А чего не провести… Проведу.
– И сани пройдут?
– И сани тож. Да ты не тревожься. Мне тута кажная тропка ведома. Токмо идти надобно ночью, пока земелька стылая и речушки ледком прихвачены. За ночь и минуем Джукетау.
– Тебя как зовут-то?
– Тимоня я. Отец говорил, что родичи все в Твери, а я дальше Казани и не заплывал. Слушай, боярин, – ещё больше оживился мужичок.
– Не боярин я, купец.
– Мне всё едино, – отмахнулся Тимоня. – А может, тебя прямо к Казани провести? Мне и туда путь ведом. А оттуда куда хошь иди: хошь на Булгар, хошь на Нижний.
– Не заплутаешь? – испытывающе глянул на оханщика Ярослав. – Путь-то до Казани неблизок.
– Это рекой плыть да плыть, а я лесом. Летом не пройти, а ноне можно, – заверил Тимоня. – Я сбегаю до женки, а к ночи возвернусь. Вы же пока вон в той ложбинке располагайтесь. Костерок там, похлёбку сварите, а к ночи я приду. Молодцы пущай факелов наделают. Идти надобно будет всю ночь… А ноне, поди, сам видел – темень-то такая, что без факела ни ногой. Так что, пущай молодцы потрудятся… – и мужик, подхватив полы шубейки, поспешил к темнеющей стене, казалось, непроходимого леса.
