Родись я даже между Меккой и Мединой,
в античном Риме – или Греции, скорей, —
в преславной Фракии, тогда еще единой,
или в общине каннибалов-дикарей,
о, будь я даже персианин,
будь я даже марсианин,
пустыни пасынок иль тундры властелин, —
я был бы всюду христианин,
несомненный христианин,
или, церковно говоря, христиани́н.
Я был бы выродок, последний из последних,
травимый братьями, а главное – жрецом.
Верховный жрец или иной какой посредник
мне представлялся бы садистом и лжецом.
Я сомневался бы в догматах,
сомневался бы в стигматах,
не трепетал бы под верховною рукой —
я был бы худшим из буддистов,
анимистов, вудуистов,
а каннибал я был бы просто никакой.
Изменчив в частностях, но в главном постоянен,
беглец из перечней, реестров и систем,
я был бы именно и только христиáнин,
Поскольку больше я не мог бы быть никем.
Не став ни бедным, ни богатым,
ни казначеем, ни солдатом,
не умея быть ни выше, ни равней,
я был бы выжат в эту нишу,
о которой вечно слышу,
что предательство гнездится только в ней.
И я бы выучился жить, как надо в нише,
под ником «выродок» и прозвищем «дебил».
Я научился бы сперва держаться тише,
но постепенно бы на это подзабил.
И хоть поверьте, хоть проверьте —
я б перестал бояться смерти,
поскольку досыта наелся остальным,
я б научился усмехаться,
я перестал бы задыхаться —
я был бы лучший, чем сейчас, христианин.
Но так как я воспитан здесь, а не в исламе
и приучился не держаться середин,
то в этом климате и даже в этом сраме
я не последний и покуда не один.
И мой Господь смешлив и странен,
и мой народ не оболванен,
хотя над ним и потрудился коновал.
И я не лучший христианин,
и даже худший христианин —
но это лучше, чем хороший каннибал.
