– Хотел на пристани взять билет сегодня до Томска… – сказал Иткар, объясняя, что заставило его ехать в областной центр.
Агаша хозяйничала у себя дома, готовила обед «гостевой». Иткар сидел у окна на скамейке. В комнате скромная обстановка, еще довоенных лет: горничный стол, с пузатыми точеными ножками, кухонный столик, с внутренним ящиком-столешником для посуды, стоящий у плиты, выложенной из кирпича, как и русская печь. В уютной комнате без перегородок, занавесок свободно, даже при низком потолке. Две одинаковые койки с витыми узорчатыми наголовниками из кованого железа стояли у стен одна против другой.
– Идет моя королевушка! Эвон, зыркни на нее, полюбуйся! – кивнув головой на окно, попросила Агаша.
К дому шла девушка в легком ярко-голубом платье, через плечо перекинута черная сумка на широком ремне. В правой руке девушка держала изящный батожок от старинного зонтика с резной, изогнутой рукояткой из слоновой кости. Наконечник батожка увенчивала латунная гильза. Девушка шла легко и уверенно, а батожок незаметно и чутко опережал черные лакированные туфли, и латунный наконечник давал команду: «Осторожно» или «Дорога ровная».
Девушка вошла в избу.
– Мамусенька, у тебя сегодня гости?
Агаша радостно улыбалась, посматривая на Иткара, Мариана снова спросила:
– Мамусенька, хитришь-молчишь у меня сегодня…
Девушка чувствовала в избе еле уловимый запах незнакомого одеколона, водки, а также устоявшийся запах жареной картошки, соленых груздей.
– Бог дал нам гостя! Одноземелец из Улангая – Иткарушка Князев; твоя бабушка с его матерью подруженьки были, задушевные и сердешные…
Переодевшись, Мариана подошла к столу.
– Мэя, чуточку ты не поспела к обеду, мы попировали. Садись-ка теперичка за кухонный столик поодиночь. Водочки плесну тебе капочку в рюмку, а потом уж я пойду к соседке, пригорочку шерсти попряду на ейной прялке, – пояснила Агаша, направляя обед для девушки. Потом, вытащив зубами из горлышка бутылки пробку, налила в рюмку немного водки.
– Выпей, выпей, ангелочек мой! Ведь сегодня у нас гость дорогой из дорогих! Опрокинь на спинку рюмочку, вреда не будет, а радость нашу сиротскую удвоит – кровь по жилам разгонит рысью. Тут и водочки-то с наперсток божий, что росы на цветочке.
И Мариана выпила стопку водки, торопливо закусила. Наконец, облегченно вздохнув, сказала:
– Ой-го-го, всю грудь огнем захватило! Мамусенька, а я ведь запьянею…
2
У старого парусного цыгана Федора Романовича Решетникова есть излюбленное место – пристань районного поселка. Любит он сидеть у здания речного вокзала на завалинке, обшитой тесом, и посматривать на толчею пассажиров, слушать разговоры проезжего люда; любит встречать и провожать пароходы, прислушиваться к причальным и отправным гудкам, которые отдаются в душе цыгана зовущей музыкой. Бывает, что тот или другой старожил Медвежьего Мыса, завернув на пристань по своим надобностям и встретив парусного цыгана, поклонится, а потом спросит: «Ждешь, Романович, нынче кого или на “вахту” пришел?» Ответ у старика, всегда один: «Сижу на мели и некому взять меня на буксир».
– Федюшенька, роднуля моя, вон ты где посиживаешь и тоскуешь, – певуче проговорила Агаша и, осмотревшись зорко по сторонам, вкрадчиво сказала:
– Иткар Князев гостюет у меня…
– Илюша Кучумов? – спросил удивленно Федор Романович.
– Он самый.
– Хорошей породы человек. Знавал я его отца и мать.
