– Иной реакции я и не ожидал, потому как ни разу не встречал женщины, которой понравился бы Швейк. Это сугубо мужское чтиво. А тебе, Володя, как? Надеюсь, читал?
– Разумеется, – подтвердил Кудрявцев и, желая сделать приятное сидящей напротив Елене, подыграл: – Признаться, мне тоже… не очень.
– Ура! – воскликнула та и задорно показала крестному кончик языка. – Нашего полку прибыло!
Нынешним вечером Елена вела себя непривычно раскованно. Что не ускользнуло от зоркого глаза Ядвиги Станиславовны, прозорливо распознавшей причину подобного оживления: похоже, оно было вызвано появлением в доме новичка, легко и непринужденно вписавшегося в их устоявшуюся невеликую компанию. Опять же и сам Кудрявцев, неприлично часто по меркам хозяйки дома, воспитанной в суровой аскезе Смольного института, бросал в сторону ее дочери совсем не дежурной вежливости взгляды.
– Включение товарища Кудрявцева в состав женского полка комплимент, мягко говоря, сомнительный. Ну да, в таком разе вы точно споетесь. Товарищи искусствоведки! Крестница! Люся! Открою страшную тайну: сей товарищ два месяца как перевелся из Мурманска в Ленинград, но до сих пор не был в Русском музее!
Самарина картинно всплеснула руками:
– Как?! Не может быть?! Да это просто преступление! Правда, подруга?
– А в Эрмитаже? – уточнила Елена.
– К сожалению, тоже. Сразу после перевода куча работы навалилась. Опять же – еще мало с кем успел познакомиться из ленинградцев. А одному скучно по музеям ходить.
– В музее не бывает скучно! – менторски произнесла Самарина. – Тем более в таких, как Эрмитаж и наш Русский. Кстати, как вы вообще относитесь к живописи?
– Так что ж? Нормально отношусь.
– Это не ответ.
– Мне с природой картины нравятся. Пейзажи. Вот, например, – не заморачиваясь насчет манер, Кудрявцев ткнул пальцем в сторону висевшей над гостевым диванчиком акварели. – Очень красивая.
– Браво! – захлопала в ладоши Самарина. – А вы, Володя, оказывается, способны на тонкие комплименты.
– Как это?
– А так, что это работа нашей Леночки.
– Да вы что? Правда? – Теперь Кудрявцев куда как с большим интересом уставился на картину.
– Между прочим, и в самом деле оригинальное решение. Согласитесь, Володя, что акварель и море словно бы созданы друг для друга – вода для воды?
– Ага, здорово! Вот честное слово, здорово!
– Перестаньте, – смутилась Елена. – Нашли оригинальное решение. Всего лишь детский лепет, и ничего более.
– Ничего и не детский! – запротестовал Кудрявцев. – Да ей, акварели этой, в вашем музее самое место!
– На помойке ей место. И там бы она и очутилась, кабы в свое время чем-то, уж не знаю чем, не приглянулась отцу.
– Леночка у нас – уж такая скромница! Ну да решено! С этого дня, Володя, мы берем над вами культурное шефство. И не вздумайте увильнуть!
– Напротив, буду только рад. Обязуюсь стать самым послушным в СССР подшефным.
– Считай – попал! – прыснул Самарин. – Теперь наши бабы…
– Евгений!
– Пардон, Ядвига Станиславовна! Я хотел сказать: теперь наши женщины с тебя, Володька, не слезут. Гарантирую: месяца не пройдет, как взвоешь от всех этих Рубенсов, Рублёвых, Врубелей и прочего номинала живописЬцев. Правда, Сева?
Самарин панибратски хлопнул соседа по плечу, и тот неопределенно пожал плечами: – Хм…
Отец Юры, инженер-путеец Всеволод Владимирович Алексеев, был человеком угрюмым и малоразговорчивым. А если и удавалось втянуть его в спор или подбить на подобие откровенности, говорил медленно, слова подбирал осторожно, будто тут же, на ходу, додумывая. По этой причине речь его неподготовленному собеседнику представлялась вычурной, тяжелой.
