– Почему вы сегодня не пришли? – пытаясь обнять женщину, прошептал мичман.
– Сейчас же перестаньте, Алеша. Нам больше не следует встречаться. Я продумала сегодня всю ночь и решила, что все произошедшее между нами – ошибка, – отстранилась женщина от молодого человека.
Лицо мичмана, еще недавно горевшее от возбуждения, потухло. Руки отпустили талию мадам Клод.
– Но я люблю вас, Леночка!
– Перестаньте говорить глупости. Вы еще так молоды и найдете свое счастье.
– Это не глупости, Елена Васильевна, я вас люблю!
– Вы еще встретите молодую и красивую девушку. Влюбитесь в нее по-настоящему и забудете это увлечение.
Шаги за дверью прервали их разговор. Горничная внесла поднос с кофейником и собралась прислуживать за столом.
– Ты свободна, Федора, – отпустила ее хозяйка.
Елене было больно смотреть на поникшего влюбленного юношу, и ей захотелось немного его ободрить:
– Присаживайтесь, Алеша, – мичман продолжал стоять, – Давайте останемся друзьями и не более. Поймите, я замужняя дама и должна быть верной женой.
– Ну что ж, хорошо, я не буду вам мешать блюсти честь.
В этот момент Каневской, не задумываясь, застрелил бы Владимира Карловича. Если бы тот оказался поблизости.
– Наверное, нам больше не следует встречаться! Уходите и оставьте меня в покое!
Гордо подняв голову, Алексей, не прощаясь, вышел из квартиры. Обида бушевала в его душе. Он проклинал себя за то, что задержался в Петербурге и встретил ее.
Глава 5
Постукивая колесами, поезд катился на восток от Санкт-Петербурга. Каневской смотрел на мелькающие за окном вагона деревья. Взгляд у него был отсутствующий. Мысли молодого человека неслись назад в столицу. Он представлял, как вернется с войны: на плечах у него будут красоваться лейтенантские эполеты, а на груди – поблескивать Георгиевский крест. Увидев его, Леночка начнет умолять о встрече. Сначала он обойдется с ней холодно и ответит отказом, а потом, как бы делая одолжение, скажет: «Так и быть, мадам Клод, я загляну к вам, если у меня останется свободное время». И наступит ночь, полная страсти, и Леночка будет клясться в любви, умоляя простить ее.
В окне показались покосившиеся срубы изб, стоявших на окраине уездного города. Колеса стучали все реже и реже. Паровоз издал гудок и, окутавшись паром, остановился на станции. Алексей, вставая, взял в руку небольшой чемоданчик и вышел из купе.
Город детства встретил Каневского разбитыми мостовыми и грязными лужами, в которых гоготали гуси. На станции не было даже приличного извозчика, и пришлось сесть в потрепанный тарантас.
«Всего двести верст от Петербурга, а как будто попадаешь в другой мир, и начинаешь понимать, что это и есть настоящая Россия. А столица – это всего лишь разукрашенный фасад здания, войдя в которое, попадаешь в такие непроходимые дебри, что становится страшно. Это тебе, Алексей Петрович, не Голландия или Франция, где все чистенько, уютно и понятно, как в давно отрепетированной пьесе, где все декорации расставлены, а актеры хорошо знают свои роли. А у нас до сих пор рядом с развалившейся избой соседствует белокаменный монастырь, величественный храм или роскошный дворец», – размышлял отвыкший от провинции мичман по дороге к родительскому дому.
А когда-то в детстве этот город казался Алексею огромным и прекрасным, особенно, когда семья Каневских возвращалась в него после лета, проведенного в деревне.
Вот и родительский дом с мансардой, добротно срубленный из посеревших бревен. Алексей застучал кулаком об оказавшуюся закрытой калитку. Но никто не спешил открывать вернувшемуся домой «Одиссею». Только громко залаяли цепные кобели. Он застучал еще сильнее.
