Улыбалась навстречу Одесса, и на Балковскую заглянул май, а на горожан пахнуло мимолётно цветущими каштанами и акациями. Весна!
Тянули носами одесситы, втягивая нагретый солнцем солёный морской воздух с нотками цветущих деревьев, и улыбались. Нахальные одесские коты, непременно чьи-то, а если вдруг и нет, то всехние, с мявом начинали делить территорию, а то и вспоминали котёночьи времена, с азартом гоняясь за подхваченной ветром бумажкой.
– Эта? – дорогу преградила ей солидная дама средних лет, одетая по последнему писку, но не слишком к лицу. Невысокого росточка, и не слишком даже дородная, она несла себя с превеликой важностию, заполнив собой всю улицу. Так порой ходят супруги высоких сановников, будто цепляя на шлейф своего эго все регалии мужей, все их высочайшие благодарности и милостивые взгляды покровителей и высоких особ. Обезьянничая Двору, ходят такие дамы непременно со свитой, собирая льстивых злоязыких подруг-приживалок да мужчинок из тех, кто делает себе карьеру угодничаньем и услужением.
Небрежным жестом прислонив к глазам лорнет, висевший на длиной цепочке, дама оглядела девочку сверху вниз и хмыкнула, еле заметно скривив губы. Свита угодливо захихикала, будто сочтя поступок невесть каким уместным и остроумным. Отпустив несколько нелицеприятных комментариев на грани оскорбления, сопровождающая даму свита заспешила прочь, хихикая стаей бандерлогов и оглядываясь поминутно.
Зачем? Бог весть… бывают такие люди, которым сладко топтаться по чужим судьбам.
А Эсфирь Давидовна… Фира почувствовала себя вновь – не барышней, а бедной еврейской девочкой из трущоб, невесть какими путями выбившейся в люди. И будто солнце погасло для неё, и она разом стала неуместной на Балковской улице, полной почтенных горожан. А она здесь – не к месту!
Будто вторя её настроению, изменчивая одесская погода тотчас переменилась, и порывы холодного шквалистого ветра толкнули девочку в спину, подталкивая в сторону Молдаванки.
«– Там тебе самое место!» – чудилось Фире злорадное в его завываниях, – «Прочь!»
Песса Израилевна, почуяв неладное всем своим большим материнским сердец, заходила вокруг дочки на мягких лапах, не зная, как подступиться. Пошикав на расшалившихся было сыновей, и повздыхав, она выгнала мелких играть на улицу, затеяв выпечку.
Приоткрыв дверь на кухне, она полотенцем гнала в комнаты вкусный воздух, но без толку, а это куда годится?! Не на шутку встревожившись, Песса Ираилевна сделала было шаг, но потом решила передумать, и поговорить сперва с той Хаей, которая умная Кац.
– Не знаю, шо и как! – пожаловалась она подруге, нервно промокая полотенцем красное от жара и волнения лицо, – Думала по мамски подойти, обнять, погладить по умной и красивой головке, потом залить туда чаю со вкусностями, а потом думаю, ну а если таки нет?! Такая вся пасмурная, шо вот-вот заштормит, и как тут будешь? Я её обнять, и вдруг только хуже?
Хая таки умная баба, и потому она не стала лезть к девочке с разговорами, а села на ихней кухне с открытой дверью и интересными разговорами о непростой женской судьбе за вкусной выпечкой. Песя вздыхала, поглядывая на подругу, которая ела безо всякой экономии к чужим деньгам, но с замечаниями помалкивала и только подливала чаю, потому как кипяток, он таки дешевле!
Через четыре чашки чая и один поход гостьи на пописать, из комнат вышла Фира. Вежливо поздоровавшись, она налила себе чаю, без особой охоты взяла булочку и уселась на послушать, подперев тонкой рукой кудрявую голову. Хая про психологию знала только то, шо она есть, но без конкретики, зато насчёт практики – это сюда!
