За одним столом - страница 24

Отношения с русским языком выясняла долго. Наслаждаться его общепринятыми вершинами, в том числе Пушкиным, получалось редко. Уж скорее, Тютчев, Анненский, Хармс. На фоне строгого немецкого «великий и могучий» казался расхлябанным: раздражало обилие префиксов, которые слишком много на себя брали, и бесконечное дребезжание суффиксов – все эти «оньки» и «ечки». Органично это звучало только у Достоевского. Но в писатели я тогда не собиралась, и такие мелочи жизни до поры не слишком волновали. Потом, когда пошли свои тексты, пришлось пересмотреть отношения с этим предметом.

Может быть, еще раньше русский язык привел меня в трепет, когда взялась читать Зощенко. Что-то в нем было такое, что задевало до боли. Или во мне самой к этому времени уже начиналось какое-то словесное воспаление? Вот он тоже – из великих Учителей.

И еще, в связи с языком, не могу не сказать о Хармсе. Однажды он выстрелил в меня зарядом невероятной силы, чудесным живым ароматом, которой разлил, совершенно непонятным – «неконвенциональным» – способом, в этом своем стихотворении.

Выходит Мария отвесив поклон

Мария выходит с тоской на крыльцо

а мы забежав на высокий балкон

поем опуская в тарелку лицо.

Мария глядит

и рукой шевелит

и тонкой ногой попирает листы

а мы за гитарой поем да поем

да в ухо трубим непокорной жены.

Над нами встают золотые дымы

за нашей спиной пробегают коты

поем и свистим на балкончике мы

но смотришь уныло за дерево ты.

Остался потом башмачок да платок

да реющий в воздухе круглый балкон

да в бурное небо торчит потолок.

Выходит Мария отвесит поклон

и тихо ступает Мария в траву

и видит цветочек на тонком стебле.

Она говорит: "Я тебя не сорву

я только пройду поклонившись тебе".

А мы забежав на балкон высоко

кричим: Поклонись! – и гитарой трясем.

Мария глядит и рукой шевелит

и вдруг поклонившись бежит на крыльцо

и тонкой ногой попирает листы,

а мы за гитарой поем да поем

да в ухо трубим непокорной жены

да в бурное небо кидаем глаза.

      12 октября 1927

Мой доктор

Неожиданное развитие отношений с языком стимулировал человек, никакого отношения к писательскому делу не имевший, которого я про себя называю «мой доктор». С этого общения начался новый период в моей жизни, поэтому расскажу все по порядку.

В 1993 году поняла, что тело разваливается на части, и что дальше так жить нельзя. Все попытки как-то решить мои проблемы с помощью официальной медицины потерпели фиаско. Тогда в моей жизни и появился этот, важный для меня, человек – доктор-гомеопат, назовем его А.А. Не хочу называть его настоящего имени, тем более, что потом выяснилось, что разные люди знали его под разными именами. Еще оказалось, что врач – последняя его специальность, а до того он был математиком. Уже после его смерти узнала, что ко всему прочему он был вполне известным в соответствующих кругах экстрасенсом.

Итак, подруга дала мне телефон доктора-гомеопата А.А., и я позвонила. Мужской голос поинтересовался, кто я и зачем звоню. Сказал, что может меня записать к доктору, но прием будет только через месяц. Я ответила, что рассчитываю протянуть еще месяц, записалась и повесила трубку. Во время этого короткого разговора как-то очень ярко вспыхнуло тело. Подумала: если такая мощная энергия у секретаря, то каков же его шеф?! Позже догадалась, что со мной в тот раз сам доктор и разговаривал – он не был богат, и не было у него никаких секретарей.