– Пришла, ну, проходи-проходи…
Сторож, невысокий плотненький человечек в вечной душегрейке из старой овчины, которую он носил в любое время года, с симпатичным добрым лицом, которое он забывал побрить, курносый и большегубый, встретил Веру улыбкой.
– Не знаю, любишь ли ты холодные, но я на всякий случай подогрел на сковородке, на масле… Оладьи – мечта! Томка мне варенье оставила, ну а где лежит сметана, я и так знаю… Чай я заварил… Одному-то не хочется вечерять…
– Николай Петрович, скоро уже утро! – улыбнулась сторожу Вера. – Смотрите, небо порозовело…
Вот за чаем Николай Петрович и рассказывал ей истории воспитанников, которых знал много лет, потому как с незапамятных времен сторожил интернат. Истории бывали подчас страшными, когда выяснялось, что родители какого-нибудь воспитанника или воспитанницы погибли, или их убили, или они были наркоманами или алкоголиками. Некоторые дети сбегали от своих родителей, которые избивали их, но потом снова возвращались и снова сбегали… Бывали случаи, когда детей усыновляли, а потом снова возвращали в интернат, и таких историй становилось все больше и больше. Узнала Вера и о том, что многие воспитатели сами усыновляли своих воспитанников, давали им образование и отпускали в большую жизнь.
– Вот, возьми себе тарелку, наложи сколько хочешь… Варенье… Томка свое принесла. У нее же дача, так она насобирает клубнику, наварит варенье и приносит сюда, в интернат, ребятишек побаловать…
– Николай Петрович, я вот вас все хотела спросить. Этот мальчик, такой хорошенький, с белыми волосами, похожий на ангела. Саша его зовут.
– Казанцев?
– Да, Саша Казанцев. Хороший мальчик. Сирота. Его бабушка воспитывала, а когда она умерла, его и определили к нам. А родители?
– Нет родителей. Во всяком случае, я никогда не слышал ни о матери, ни об отце. Знаю только, что он сирота. Так ты у Марии Викторовны спроси, у нее же все личные дела на воспитанников есть.
– Просто я видела на тумбочке возле его кровати портрет в рамке, и на нем – две женщины. Я тогда еще подумала, что одна мать, а другая, может, тетя или еще кто… Молодые такие женщины, мне даже показалось, что они чем-то похожи… Знаете, так жалко мальчишку. Славный, тихий такой, с большими печальными глазами…
– У них у всех здесь такие глаза. Глаза сирот, Вера. Можно еще понять, когда родители умирают и детей сюда, к нам определяют, но когда родители живы, пьют и бьют своих детей… Это уже ни в какие рамки не укладывается. Знаешь, сколько раз я ходил по адресам по просьбам детишек, искал их родителей. Они, маленькие, описывали мне улицу, на которой жили, дом… Словом, пытались указать какие-то ориентиры, чтобы я только поехал и поискал родителей. И что самое удивительное – они продолжают любить их, представляешь? И мечтают встретиться с ними.
– А как так случилось, что здесь открыли лицейские классы? Неужели нельзя было как-то иначе решить вопрос… Я имею в виду, что теперь здесь можно увидеть на фоне интернатовских детей не сирот, из хороших семей, обеспеченных. Вы видели, какими глазами наши дети провожают эти роскошные дорогие машины, которые увозят из интерната учеников лицейских классов? Такой контраст… Это же ранит их. Не думаю, что это было правильное решение.
– Так нас же с тобой никто не спросил. У них там, – Николай Петрович поднял указательный палец вверх, – своя правда.
– Если бы у меня были средства, я бы усыновила Сашу. Он такой милый, мне кажется, что он очень умненький, вдумчивый.
