Толя ответил мне по телефону усталым голосом, в разрядку, как говорят с капризными и непонятливыми детьми:
– Всё им будет оплачено. Касса в офисе работает только в определённые дни.
– В какие?
– Числа пятнадцатого…
– Но пятнадцатого уже будет поздно! И что, до сих пор нет корректур? У меня билеты на первое февраля! А тридцатого вечер в Центральном доме литераторов, презентация. Я должна первую презентацию сделать дома, а не в Израиле! И потом, у вас обе книги в производстве? Мне нужны обе книги!
– Светлана, вы отдали мне рукопись? Ну и всё, остальное вас не касается. Заплачу я этим художникам! Да, всё забываю вам сказать – оставьте у Валеры аннотацию и текст под фотографиями, я заберу.
– Я не успею до отъезда договориться о массовом тираже. Для этого нужен образец, гарантийные письма, кредит в банке…
– Вернётесь – напечатаем. Я не могу понять, почему вы так волнуетесь.
Теперь его телефон просто не отвечал – ни утром, ни днём, ни вечером.
Подготовка к презентации шла своим чередом, печатались пригласительные билеты – «Центральный Дом литераторов и поэтесса Светлана Гершанова приглашают Вас на презентацию книг…».
Я звонила друзьям-артистам, друзьям-композиторам и просто друзьям, приглашала – кого в зал, кого на сцену – и звонила, звонила, звонила своему издателю. Телефон молчал. Было уже двадцатое число.
Может, он со мной так же, как с тем художником с собакой? Я поехала к Валере в Большое издательство, ведь это он познакомил меня с Анатолием!
– Ты знаешь, Толя куда-то пропал. Он забрал у тебя мои бумаги?
– Он здесь не появляется, у него долг издательству больше миллиона.
– Что же делать? Ты случайно не знаешь, в какой типографии он печатает книжки?
– Понятия не имею. Вроде у него в Калуге хорошие отношения и в Нижнем.
– Не в Москве? Почему?
– Не знаю. Днём ему звонить бесполезно, я разыщу его вечером, он тебе позвонит. Не понимаю, о чём он думает.
– Я ведь ещё не видела корректур, а сегодня двадцатое число. Вечер – тридцатого, это ужасно.
Я ходила по комнате мимо дивана, на котором, как патриций, возлежал мой Витя, и повторяла:
– Что делать? Что же делать?
– Почему ты всегда ожидаешь самого плохого? Конечно, его и не может быть в Москве, потому что он занимается твоими книгами. В типографии. Каждый нормальный человек в подобных обстоятельствах сидел бы в типографии.
– Но у него нет аннотаций!
– Подумаешь! Довезёт.
– До сих пор нет корректур…
– Может, он и сидит там, пока будут корректуры, ещё десять дней, не паникуй. Вечер в Большом зале ЦДЛ – это очень важно. Ты хочешь провалиться? Ты же совсем спать перестала! Валера тебе обещал. Ему ты доверяешь?
– Но я всё равно попробую позвонить. Может, Рэна соизволит взять трубку…
– Что значит «соизволит»? Ты что же думаешь, она дома и не берёт трубку? Почему ты всегда плохо думаешь о людях?
Я расплакалась.
– Почему плохо? Почему всегда? Почему ты не волнуешься, когда всё рушится? Тебе всё равно, да?
– Ну наконец, нашла виноватого.
Не надо себя обманывать – от корректуры до сигнала, от сигнала до тиража, и всё это не в Москве… Но, может, он сегодня привезёт корректуру?
Главное, не сойти от всего этого с ума, ведь ничего не стоит сойти с ума от этого.
Я опять набрала номер – я его уже знала наизусть, просто один этот номер и помнила на свете! Я не хотела звонить так долго, я просто стояла, слушала длинные гудки в трубке и думала, что делать. И вдруг трубка ожила! Знакомый говор, одни согласные, но такая сталь за этими согласными…
