И тут Алексей сделал ошибку. Ему бы подобрать щит, валявшийся рядом с раненым в ноги степняком, – всё было бы лучше, безопаснее. А он, пару минут отдышавшись, шагнул к степняку.
Морок внезапно исчез, как будто и не было его никогда. И на том спасибо. Сковал степняка, пока Алексей с его соплеменником расправлялся.
Степняк же, видя перед собой невредимого Алексея, кинулся на него. Не зря он был старшим дозора – сабля просто летала в его руке, сверкая сталью.
Туго пришлось Алексею – щита у него не было. А степняк теснил: то щитом выпад сделает, ударит, то снизу, из-под щита укол нанесёт – опыт у него чувствовался изрядный. Но пока Алексею удавалось отражать его атаки, и он выжидал удобного момента, чтобы атаковать самому. Он пятился понемногу, видел щит, лежавший буквально в трёх метрах, да как его взять, если следует удар за ударом? Двужильный он, этот степняк, что ли?
Однако один удар Алексей всё-таки проморгал. Степняк ударил саблей из-за щита, вложив в удар всю силу. Острой болью резануло в груди, и он почувствовал, как по коже потекло что-то горячее. В глазах потемнело, накатила слабость, и Алексей упал, потеряв сознание.
Пришёл он в себя от тряски, его раскачивало, как на корабле. Потом вернулся слух. Вдруг, как из небытия, возникли шаги множества людей, топот копыт, голоса, ржание коней, бряцание оружия. Его везут, и судя по всему на телеге.
Он осторожно приоткрыл один глаз, почему-то остерегаясь показать, что пришёл в себя.
На облучке сидел возничий, судя по одежде – русак. Только потом дошло – раненого степняк не повёз бы с собой, зачем ему обуза? Добил бы, и все дела.
Наверняка обнаружили заставу с побитыми воинами, и сейчас его в Рязань везут. Только странность одна есть: судя по звукам, воинов вокруг много. Если на заставу гонец прибыл, их столько быть не должно. Приподняться бы, посмотреть вокруг, оценить обстановку – да сил нет. Слабость не оставляет, грудь болит.
Он скосил глаза: кольчуги на нём не было, а грудная клетка туго перевязана чистыми тряпицами. На душе стало радостно: и жив остался, и кто-то заботу о нём проявил. Домой везут – если можно назвать домом имение Кошкина.
Через какое-то время обоз остановился, и Алексей облегчённо вздохнул: трясло на телеге немилосердно, и каждый толчок болью отдавался в груди.
Возничий повернулся к нему, и он увидел его лицо – типично славянское: курносый, волосы русые, окладистая борода. На вид лет сорок – сорок пять.
– Очнулся, милок!
– Пить дай.
– Это можно.
Возничий спрыгнул с облучка, подошёл к Алексею, приподнял ему голову и напоил его из баклажки. Потом отхлебнул из неё сам.
– Где я?
– Так на подводе.
– Это понятно. Куда едем?
– Князь говорил – на Булгар, – мужик почесал затылок.
– Какой князь? – удивился Андрей.
– Известно какой – Фёдор Давыдович Пёстрый, из Стародубских он. Ноне Москве служит, великому князю московскому.
– Постой, так вы не рязанцы?
– А я тебе что втолковываю? Или у тебя, кроме раны, ещё и с головой нелады?
– Я же на заставе рязанской был, на засечной черте.
– Ага-ага… Тебя ведь случайно нашли, наш дозор наткнулся. Кабы не они, добил бы тебя степняк. И так ваших, рязанских, всех там положили басурмане. Думали, и ты уже неживой. Но глядим – дышишь, вот тебя на повозку и определили.
– На мне же кольчуга была…
– Стянули, всё равно негодная. Разрублена она была.
– А конь?
– Вот чего не знаю, того не знаю. Это у дозорных спросить надо, как поправишься.
