Но были заслушанные до дыр кассеты с альбомами «Кино». Причём «до дыр» – это не художественная фигура речи. Это дзен-тренировка терпения, когда с помощью карандаша и какой-то матери надо было смотать назад в кассету зажёванную магнитофоном плёнку. Собственно, изначально магнитофон был бобинным (какое всё-таки замечательное слово – бобина, только очень странно выглядит на письме…). То ли в процессе первичного перегона на кассеты, то ли в процессе последующих упражнений с карандашом в некоторых песнях появлялись паузы на секунду-другую. Через несколько лет, купив нормальные студийные записи, я понял, что привык к паузам не меньше, чем к словам – без этих спотыканий песня казалась немного чужой.
К кассетам прилагался волкмэн, который плавно перетёк в дискмэн, который плавно перетёк во всевозможные плееры. Это было менее существенно. Важно было то, что Цой играл в них, когда я болтался по ночному Минску в 14 лет, ночному Пальмахиму и Тель-Авиву в 18, и продолжает играть в моих ежедневных поездках на крайний израильский север в 38. Не то чтобы другие представители старой гвардии: БГ, «Нау», ДДТ, Майк, Башлачёв, Чиж, «Чайф» – не переезжали с одного аудионосителя на другой. Но желание – так, чтоб вдруг и прямо сейчас – поставить их возникало редко. А вот Цоя хотелось держать, как оптальгин, – под рукой в пределах немедленной досягаемости.
И в какой-то момент понимаешь, что тут дело уже не в музыкальных пристрастиях – это уже просто часть тебя самого. Вытащить её – и чёрт его знает что ещё из того, что на ней держалось, обвалится следом.
Хорошая книга или хороший фильм отличаются тем, что сразу после них очень тяжело разложить по полочкам, почему ты глупо улыбаешься и ходишь как стукнутый по голове мешком. Рикошеты мыслей и чувств по поводу прочитанного или увиденного ловят тебя уже потом, причём в самое неожиданное время и в самом неожиданном месте.
Эта книга была хорошей – торкает до сих пор.
Причём никаких литературных изысков: просто воспоминания первой жены Цоя – Марианны и тех, кто так или иначе пересекался с ним в жизни и музыке: БГ, Майк, Кинчев, Пашков, Панов, Рыбин, Тропилло, Каспарян, Нугманов. Без всяких красивостей стиля, такое ощущение, что часть воспоминаний просто наговаривалась на диктофон, а потом расшифровывалась с минимальной редакторской обработкой. Всё живое, можно потрогать, налить и затянуться.
– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — —
И вдруг становится понятно, откуда растут ноги у тех или иных строчек…
Марианна Цой:
…И тут мы вспомнили о наших билетах на юг и помчались по горячим следам Гребенщикова в Малоречку – небольшой крымский посёлок, – где и прожили в палатке у самого моря целый месяц. Сейчас я просто ничего не могу рассказать об этом путешествии, не нахожу слов, потому что по прошествии стольких лет выгорели в памяти яркие краски. Но музыку той поры я буду слушать всегда – «Музыку волн, музыку ветра…»
Я вижу, как волны смывают следы на песке,
Я слышу, как ветер поёт свою странную песню,
Я слышу, как струны деревьев играют её,
Музыку волн, музыку ветра.
Здесь трудно сказать, что такое асфальт.
Здесь трудно сказать, что такое машина.
Здесь нужно руками кидать воду вверх.
Музыка волн, музыка ветра.
Кто из вас вспомнит о тех, кто сбился с дороги?
Кто из вас вспомнит о тех, кто смеялся и пел?
Кто из вас вспомнит, чувствуя холод приклада,
