– Фил, о чём речь! Поехали, конечно! А то здесь толком и не пообщаться… – тут же согласилась она и бойко направилась к выходу, чувствуя, как он следует за ней.
И всё же Алекса откровенно расстроилась, что они так скоро покинули ночной клуб. И чтобы её недовольство не было заметным, отвернулась к окну. В таком разогретом сознании, когда кровь внутри неё бушевала, как бушует море в шторм, ей было трудно представить, что эта ночь завершится посиделками на кухне вдвоём и не внесёт никаких новых штрихов и временной эйфории в её личную жизнь. Она подумывала о том, что было бы лучше вообще не дёргаться с кухни, чтобы не дразнить саму себя.
Заскучав от улиц, Алекса исподтишка посмотрела на Феликса: он сидел в той же отрешённой задумчивости, что и в начале их вечера, лицо было нахмурено, губы слегка приоткрыты, взгляд в никуда. Этот его отчуждённый вид вызывал в ней почти материнское чувство, ей непреодолимо хотелось его пожалеть… От природы способная к сопереживанию и сочувствию, Алекса была бы не прочь как-то утешить его, приободрить, но она, как никто другой, знала, чем это обычно оборачивалось. Как только она предпринимала попытки приблизиться к его проблемам, обрушивая на него всю свою нежность, он тут же менялся к ней, ёжился, протестовал и замыкался ещё больше. После того, как он поделился с ней тем, что пережил огромную потерю – смерть отца и предательство своей юной жены, он больше никогда не говорил с Алексой о том, что его беспокоит, волнует или пугает. Поэтому любое поползновение к тому, чтобы посочувствовать и впасть в сантименты, вызывало в нём раздражение, а в ней – убеждение, что в такие моменты ей просто необходимо находиться физически с ним рядом, а психологически держаться на расстоянии. И что за неизбежное терпение крылось в этом человеке? Которое укоренялось в нём с каждым днём всё больше и больше… Она вообще не могла разгадать секрет этого внутреннего воздержания, когда человек воюет со своей болью наедине, никого не допуская в своё сердце. Неужели, думала Алекса, он не понимает, что если кто-то разделит эту внутреннюю тоску, то чувство одиночества исчезнет…
– Ты поднимайся пока домой. А я возьму ещё шампанского и вернусь, – сказал он и, дождавшись, когда она войдёт в парадную, сел обратно в такси.
– О чём думала в машине? – спросил он, когда они вновь уселись на кухне.
– Ничего конкретного, – лениво отмахнулась Алекса, ловя себя на мысли, что всю дорогу думала о нём.
Решив возобновить прежнюю атмосферу, она зажгла уже наполовину расплавленные свечи, сполоснула бокалы, чтобы вновь их наполнить, и сделала горячие бутерброды в печке. За это время она отошла от желания искупаться в приключениях и уже была готова к продолжению вечера в уютной домашней обстановке, поэтому даже то, что, сидя в этой полутьме друг напротив друга, они опять молчали, никак не беспокоило её. Феликс сидел в своей привычной манере, слегка небрежно запрокинув одну ногу на другую, и, придерживая рукой стопу, внимательно следил за дрожащим пламенем свечи. Алекса не без удовольствия потягивала шампанское, и, занятая своими мыслями, слушала музыку. Несмотря на такую вальяжную позу и его абсолютно невозмутимое лицо, она всё же не могла не заметить его глаз, выдававших непонятное ей смятение.
– Ты знаешь… – начал он немного тягучим, будто поддавшимся размышлениям, голосом, – я тут хотел поговорить с тобой…
