Собственно, эти яйца были только предлогом, пользуясь которым, Надя могла без лишних расспросов, избежав пересудов, выбраться из своей деревни в райцентр. Там в известные ей дни и часы останавливался поезд, в котором работал проводником ее возлюбленный Уголек. Это был чернявый шустрый парень с замашками уголовника. Он приторговывал водкой и пускал левых пассажиров.
С Надей он познакомился, когда его, больного, сняли в райцентре с поезда. Уголек поправлялся, от нечего делать околачивался возле станции и также от нечего делать познакомился и влюбил в себя Надю, понравившуюся ему своими внушительными формами. Для Уголька это было мимолетное увлечение, короткий дорожный романчик. Для Нади – любовь, которую она ждала всю свою трудную неинтересную жизнь.
В часы свиданий, отведав Надиной любви, болтливый Уголек рассказывал ей байки о дальних увлекательных поездках, синем море и той красивой жизни, которую повидал из окна вагона.
Убогое вранье Уголька казалось Наде, сроду не выбиравшейся дальше областного города, чудесной сказкой. Она верила и не верила и все больше влюблялась в романтическую натуру Уголька. Наконец проводник, истомившись от вынужденного безделья, поправился и уехал.
С тех пор Надя ходила встречать его поезда, а для отвода глаз сельчан торговала яйцами на рынке. Минутная встреча с любимым, пустой разговор – и новое ожидание. И так без конца. И это было Надино счастье. Но вот раз Уголек не приехал, и другой раз поезд пришел без него. Через знакомых Надя узнала, что ее проводника перевели совсем на другое направление и мимо их райцентра он ездить больше не будет. Ни адреса, ни фамилии. Уголек – вот и все, что знала о нем Надя. Искать его она не стала.
Женщина твердо верила, что он вернется, обязательно к ней вернется, уже насовсем. Она все так же ездила на рынок с яйцами на продажу и ждала на станции поезда, как брошенная собака хозяина. И ветер все так же обдувал голую станцию, и мир вокруг оставался таким же безучастным и к горю людскому и к радостям.
«Что это за рассказ? – думал Сайкин, стоя на балконе. – То ли это сатира на нашу убогую провинциальную жизнь, то ли просто Пашков давит на слезные железы. Непонятно. Но если это сатира, заслуживает ли Надя со своим добрым сердцем и ей подобные добрые люди этого плевка? Ну, с этим Угольком все ясно: дешевый подонок, каких пруд пруди. Да и туповатая Надя со своей большой бессмысленной любовью тоже хороша… Наконец, эти двусмысленности: женщина с яйцами. К чему это?»
* * *
Стало прохладнее, ветер стих. Сайкин услышал, как в прихожей отчетливо тренькнул звонок. Он пошел открывать дверь, думая, что Пашков, не привыкший к удобствам, конечно же, не воспользовался такси, а добирался на метро. Не спрашивая, Сайкин распахнул дверь и впустил Пашкова в прихожую. «Неплохо выглядит старик после отдыха на море, – подумал он. – Можно бы его к врачам на консультацию отправить, пусть подлечится». Прерывисто дыша, Пашков с усилием стягивал тяжелые, до блеска начищенные ботинки.
– Лифт не работает, пешком поднимался, – сказал вместо приветствия Пашков. – Поздно вы, Виктор Степанович, назначаете деловые встречи.
– Для деловых встреч не существует понятий «поздно» или «рано», на то они и деловые, – проворчал Сайкин, жестом приглашая писателя в свой кабинет.
Горела только настольная лампа, ярко освещавшая пухлые папки с тесемками. Сайкин зажег верхний свет, глядя, как медленно Пашков идет к стулу у письменного стола, снова подумал почему-то о врачах. Сходив на кухню, Сайкин поставил на поднос початую бутылку коньяка, рюмки, вазочку с печеньем, чищеные орехи, заварил крепкий растворимый кофе. Он вернулся в кабинет, поставил поднос на низкий журнальный столик на колесиках и подкатил его ближе к Пашкову. Сайкин наполнил рюмки.
