БОМЖ – прежняя аббревиатура (человек без определенного места жительства), окончательно превратившаяся в девяностые годы прошлого и начала нынешнего столетий в нарицательное, расхожее понятие, определяющее качество жизни огромного количества российского населения. Обидно? Оскорбительно? В прошлом веке – презрительная кличка, достаточно, кстати, редкая. А ныне? Обычное дело... Вот и сам Турецкий нынче по статусу – тот же бомж: ни денег, ни документов. Смешно?.. Да, знали бы они, кто на самом деле сидит рядом с ними на садовой лавке, вот это было бы смешно! Впрочем, у каждого из них тоже было свое прошлое, так что еще неизвестно, кого жизнь ломала круче...
Но на Турецкого никто не обращал внимания. А между тем понемногу светлело над горами. Стали проглядываться и лица – обыкновенные, правда небритые, некоторые – испитые, а вот у того, кто сидел напротив, оно было «благородное», как заметил бы дореволюционный беллетрист. И одежда у него была хоть и потертая, но более свежая, нежели у соседей Александра Борисовича. И казалось, будто этот шестидесятилетний на вид, седой мужчина в застиранной ковбойке, накинув джинсовую куртку, вышел прогуляться с тросточкой в руке да заблудился в ночи, словно и Александр Борисович, временно потеряв ориентацию. Но взойдет солнце, и он поднимется, вежливо поклонится всем и отправится домой, к чашке утреннего кофе...
Вот подумал, и сразу заныло в животе – так кофе захотелось, даже запах его, прилетевший неизвестно откуда, вдруг затопил все вокруг, перешибив кислую вонь соседей. Турецкий, понимая, что от этого мужчины он может получить больше информации, нежели от бомжей, извинился, как бы благодаря соседей за ночное гостеприимство, и пересел на противоположную скамейку, будто бы машинально, в задумчивости, прикрыв левую щеку рукой.
– Простите, пожалуйста, вы, видимо, местный? – изысканным тоном спросил у него Турецкий.
– М-да... В некотором роде... – как-то очень уж неопределенно ответил седеющий мужчина и вежливо повернул голову к Александру Борисовичу. – Это вы ищете, я слышал, своих дальних родственников?
– Да, понимаете ли... Но я давно здесь был... До всех этих, так сказать... перемен.
– Угу... – покивал тот. – Но вы же знаете, к кому приехали? – Вопрос прозвучал учтиво, но странно.
– Да, разумеется. Надо только адрес поискать в записной книжке. Но пока темно, а очки я, кажется, оставил в поезде.
– У вас какое зрение?
– Плюс три...
– Мои не подойдут, – усмехнулся мужчина и, вздохнув, положил подбородок на руки, скрещенные на рукояти своей палочки – типичном когда-то произведении местных умельцев курортной зоны Северного Кавказа: темно-вишневого цвета, сучковатой трости из самшита, инкрустированной тонкими бронзовыми узорами.
– А вы, извините, здесь проживаете? – спросил Турецкий.
– Как видите. – Мужчина беспомощно развел руками.
– Что, вот здесь?! – не понял Турецкий. – На лавке?!
– Ну не совсем, но... вроде того. Скажем, в районе вокзала.
– А почему? Что-то случилось?
– Вы так спрашиваете, – усмехнулся мужчина, – будто работаете следователем... Наверное, случилось... только... я не помню.
Турецкий, кажется, догадался.
– Что-то связанное с амнезией?
Мужчина снова усмехнулся и, пожав плечами, промолчал.
– А как вас зовут, простите?
Он внимательно посмотрел на Александра Борисовича и, помедлив, серьезно ответил:
– Не знаю... Здесь зовут Володей... Просто Володей, понимаете? Без отчества...
