– Выйди, чалир, – попросила я тихо. – Прошу.
Лекарь молча удалился, прикрыв дверь.
А я протянула руку к чужой тени, и на моей ладони заплясали белые искры. Не для того она сотворена – не для разговоров... И сделана неправильно. И откуда только узнали – это ведь наши чары, искрящих... И совершенно точно это дело рук разумного существа, кудесника, а не чудовища с озера.
Мы творим посмертные тени, чтобы они указали путь – к тайникам, семье, дому. Вероятно, и эту тень сделали, чтобы добраться до других пишущих и тайн старой крови. Но что-то в ритуале пошло не так.
– Говори, – я шевельнула пальцами. – Скажи.
И тень тоже шевельнулась. Дёрнувшись, она потемнела, вытянулась и обрела явные женские очертания – изящная шея, хрупкие плечи, кружевная шаль, стянутая на высокой груди, длинная юбка. Мелкие волнистые прядки, выбившиеся из строгой прически, качнулись, и женщина хрипло выдохнула:
– Сын. Дорог. Ушёл писать. Всегда... отпускала. Двенадцать по людским меркам. По нашим – мужчина. Сам по себе. В городе ждала. Но Уводящая... успела раньше. Утянула на свою Тропу.
– Кто? – настойчиво уточнила я, и моя ладонь заискрила ярче. – Кто тебя убил? Помнишь?
На тёмном лице на мгновение проступили глаза – большие, болотно-зелёные, как у всех пишущих. Разочарованные.
– Нет. Ушла со двора. Ярмарка – и в ночь торговля. Закрыла дверь. И сразу Тропа. Я – не ты, искорка... Мирна. Так меня звали.
И всё. Тень начала расползаться ветхой тряпицей. До смерти она думала лишь об одном – о сыне, и кровь впитала эти мысли. И только эти.
– Я писала, – Мирна сердито тряхнула головой. – Я много писала, искорка. Что-то – Дорогу, когда учила. Что-то – себе. Спроси обо мне. Найди мой дом. Найди. Читай. Поймёшь. И Дорога... поищи. Прошу. На Гиблой тропе его нет. Он где-то здесь. Живой.
Я молча кивнула, про себя с досадой понимая, что нет. Не найду. Кровь выдохлась, рассказав последние воспоминания, и её так мало... Надо поискать ещё – в доме, рядом с ним. Пишущие работают кровью и всегда оставляют много следов. Найду их – найду и парнишку.
– Будь осторожна, – тень потускнела. – И уходи. Прочь из города. Не то ночью придут за тобой. Как пришли за мной. Нарочно. Не рискуй людьми. Прощай, искорка. Хвала Шамиру... вы уцелели. Нам будет куда... вернуться. Прощай.
«Нарочно»...
– Где точно это случилось? – спросила я у лекаря, выйдя из ледника. – Сколько в ту ночь погибло?
– В том-то и заноза, – нахмурился он. – Не назову места. Где-то у первой городской стены, среди постоялых дворов. Ярмарка. Гостей много было. И смертей.
– А отпечатки из крови сколько погибших оставило? – я пристально смотрела на лекаря. – Вспоминай, чалир. Это важно.
– Домов горело семь, – сказал мой провожатый просто. – Думаю, так избавлялись... от возможного проклятья. Стирали следы крови. Но не знаю, откуда дверь. Её после где-то в стороне нашли. Моё дело – живые, чали. А мертвецов поутру не было, как и пропавших. Никого. Обгоревшие, покалеченные в панике... Ярмарка. Много приезжих. Всех не учесть.
Никаких зацепок... Кроме, пожалуй, обережных знаков. На старых домах они старые – потрескавшиеся, выцветшие. А на новых, понятно, новые. Но что мне это даст, если прежние хозяева ушли Гиблой тропой?.. Лишь одно: если беглянки остались в городе, то, вероятно, в заново отстроенных домах, под обличьями погибших. Тел не осталось – и почему бы этим не воспользоваться, притворившись одним из своих? В таком случае они добавят домам оберегов, вплетут в обычную вязь что-то для себя. И я это замечу.
