– А ты?
– Я уже говорил. Хотел разыскать сына. Ладно, скажи, дорогой друг, что такое Аненербе. А то название все произносят шепотом, да ты еще напугал.
– Строго засекреченная государственная структура. Главный куратор – рейхсминистр Гиммлер. С января текущего 1942 года вполне официальная структура. Она наполовину состоит из научных кадров, наполовину из проверенных офицеров СС, с боку припеку такие, как мы – разовые исполнители. По исполнению разовых задач от привлеченных просто избавляются, их убивают.
– Неожиданно! Но чем они все-таки занимаются?
– На научных, мистических, религиозных и древних знаниях создают систему доказательств Богоизбранности и первородства немецкого народа, его превосходства над всеми другими расами и этносами. Еще много всего другого.
– Мы с тобой уже долго торчим на улице, микрофоны все в доме. Придется тебе, Дмитрий Григорьевич, подробно описать, о чем мы тут болтали.
– Я найду, о чем написать. Как ты обо всем догадался?
– Тут особой смекалки не требуется. В случае моего отклонения от задания, ты должен будешь меня убить.
– Еще раньше, когда ты добудешь нужные сведения.
– Скажи, каким способом убьешь? Просто из пистолета или яд выдали, шприц, порошок?
– Пойдем, Иван Алексеевич, выпьем пива, а то холодно на улице.
У тром приехал еще один офицер в званииштурмбанфюрера. Прибыл на черном БМВ, представился как герр Хартманн. Сразу расположился в рабочем кабинете и часа два вещал Иволгину и Кондратьеву про государственное устройство Швейцарии, про три столицы, про кантоны, Гельвитическую республику, про немецкий, французский, итальянский языки и какой-то ретороманский язык. Несколько раз возвращался к 1866 году – времени создания Международного Красного креста и Красного полумесяца. Подивился, что его слушатели не задали ни одного вопроса. Сел в свой автомобиль и уехал.
Через день рано утром пожаловал сам профессор Иозеф Шварцмюллер. Его сопровождал все тот же герр Винклер. Все собрались в кабинете.
– Мы добыли дневник Ершовой, точнее Воропаева, – начал профессор.
– Значит племянник вертухайки не обманул! – воскликнул Иволгин.
– Племянник не обманул. Только обнаруженная находка нас нисколько не приблизила к решению задачи, – Шварцмюллер открыл портфель и вынул из него общую тетрадь. Подобные до революции продавались во всех книжных магазинах Петербурга.
– Сначала я прочитал дневник сам, насколько мне позволяли мои знания русского. Потом отдал лучшим нашим переводчикам. Но в немецком переводе в дневнике не оказалось ни одного упоминания про золотой треугольник, Батый-сак и вообще про какую-либо реликвию.
Может быть добытая тетрадь вовсе не дневник Воропаева? – предположил Иволгин.
– Молодой человек, – с вызовом отреагировал профессор, люди Канариса, его лучшие агенты проникли в дом Ершовой, исследовали обстановку и в стене обнаружили тайник. Из него извлекли тетрадь и икону какого-то святого. Ведь советы – власть безбожная, значит, было чего бояться сотруднице ГУЛАГа.
– Ее дома не было? – спросил Иволгин.
– Она ушла на войну.
– А ее племянник? – вырвалось у Ивана Алексеевича.
– Если вы про его здоровье, он пока жив, – грубо ответил профессор.
– Понимаю так, вас интересует мое мнение о содержании дневника, или что-то изменилось и мои услуги вам не интересны, – запустил Иволгин пробный шар.
– Вот пленка с негативами текста, – профессор вынул пенал и положил его на стол, – в комнате охраны имеется проектор и экран. Хочу чтобы вы изучили дневник и высказали свое мнение. Очень надеюсь, что от моего внимания ускользнуло главное. Там много непонятного для человека из другого мира.
