Мы ставили перед собой задачу – зафиксировать изменения медиапрактик, а знания, эмоции, историческая память и т. д. были лишь контекстом для разговоров. Но этот контекст кажется нам важным, поскольку подтверждает невозможность выхода на новый уровень модернизации только за счет преодоления технологических диспропорций между регионами, только за счет облегчения доступа людей к информации. Не пережитые исторические и социальные травмы наслаиваются друг на друга, а социальная жизнь не развивается, материальные и культурные блага не дают человеку ощутить «субъективное благополучие» (включающее в себя счастье). Чем больше человек ощущает нехватку социальных благ, тем хуже его социальное самочувствие, ниже самооценка и уровень доверия к миру.
К тому же привычная нынче «неизбежность цифры» несколько затмевает разговор о как будто бы предопределенном будущем с удобствами технологий, автоматизации и онлайна всего, но очевидными проблемами для частной жизни и гражданского общества, когда понятия личной свободы, приватности, памяти, жизни и смерти существенно меняются. Наши собеседники и их «зачорованные» места обитания – часто иллюстрация и необходимое напоминание о сложнейшей проблеме «цифрового неравенства» (и инфраструктура, и доступ к ней, и навыки), необходимости цифровой безопасности, цифровой и медиаграмотности.
Это не совсем академическое исследование. Не всем авторам этого сборника комфортно в рамках традиционной научной литературы. Мы, разумеется, старались придерживаться научных (хотя и не одинаковых у всех авторов) подходов к описанию и интерпретации результатов исследования. Но внутри аналитических текстов, которые писались иногда спустя долгое время после завершения экспедиций, есть достаточно много эссеистических фрагментов – наших впечатлений и воспоминаний, размышлений об увиденном и услышанном – с россыпью цитат из «живых» интервью. Это «голоса» наших героев. Вот почему книгу мы начинаем с самых ярких фрагментов личных воспоминаний наших собеседников, создающих атмосферу, в которой они выросли и живут большую часть жизни.
Агамбен Дж. Homo sacer. Что остается после Освенцима: архив и свидетель / пер. с ит. М.: Европа, 2012.
Вайзер Т. Травматография логоса: Язык травмы и деформация языка в постсоветской поэзии // Настройка языка: управление коммуникациями в постсоветском пространстве. М.: Новое литературное обозрение, 2016. С. 40–66.
Бабушка говорила, что мы родом приближенные к царскому двору. При царице были отлучены от царского двора, а приблизил ко двору Петр Первый. Родом с Астраханской области мы. За заслуги перед Россией Петр Первый, значит, старшему брату дал землю в Псковской области, среднему под Ярославлем, а младшему под Нижним Новгородом. Ну и вот старший брат женился на какой-то дальней-дальней родственнице, и были они поставщики продуктов царского двора. У нас еще долго шкатулка у бабушки была такая железная, поставщик царского двора. <…> Старшая бабка тоже была родовая купчиха, сибирячка. А другая была ссыльная, тоже дворянка. И вот они втроем сходились, чай пили, разговаривали, у них такая речь была – витиеватая, приятная. А рядом жила еще одна старуха. Она была уголовная, родовая была у них такая. Эти три разговаривают, у нее все уголовщина, говор-то идет… Интересно наблюдать.
