В прихожей стены все еще оставались закопченными, на вешалке висели куртки и детский комбинезон. Коляска мешала пройти дальше.
– Я из-за сарая, – почему-то извиняющимся тоном сказала старуха.
Женщина сморщилась недовольно:
– Да, сын говорил. Ключ принесли? – протянула руку.
– Нет, я про ключ не подумала, – спохватилась Кузьминична. – Поговорите с ним. Пусть отец поговорит. Мальчишки мои гладиолусы вырвали и на крышу забросили. А мне тяжело…
– Ах, вот что… Ладно, скажу мужу вечером, чтобы уши ему надрал. У вас все? Мне ребенка скоро кормить. – Хозяйка квартиры шагнула вперед, заставляя пожилую гостью отступить к выходу. – А знаете, что? Может, вы мне с ремонтом поможете? Нет, я понимаю, у вас возраст, я сама могу… А вы бы с коляской гуляли пару часов.
Кузьминична обрадовалась, но в тот же момент засомневалась: справится ли она? Силы уже не те, стала уставать быстро. С другой стороны, сколько новых саженцев можно купить, если заплатят… Стояла и разглядывала носки своих парадных туфель.
Молодая мать не выдержала:
– Не бойтесь, я вам платить буду. Немного, но смогу.
– Хорошо, я помогу, – кивнула в знак согласия Кузьминична и напомнила: – Про сына не забудьте. Гладиолусы жалко…
…Зарядили дожди. Да не просто моросило – с неба лило так, что казалось, вся вода мира проливается на один город.
На третий день небесного потопа прибежал сын новоселов:
– Мать зовет помочь. Когда придете?
Пожилая женщина засобиралась:
– Сейчас и приду. А как помочь-то? Неужели ребенка в такую погоду на улицу…
Парень усмехнулся:
– Да нет, мы с мамкой кладовки разобрать хотим, там еще барахло от старых хозяев осталось, а вы за Ленкой присмотрите, она ползает везде, надо, чтобы в коридор к нам не лезла.
В квартире было три комнаты, узкая кухня и небольшая ванная с уличным окошком, вход в которую вели каменные ступени. Кузьминична оказалась в просторной гостиной в два окна и удивилась тому беспорядку, который здесь царил. Несмотря на наличие огромного шифоньера, новые жильцы до сих пор хранили свои вещи в коробках и баулах, на бортиках детской кроватки сохли мокрые пеленки, пахло сыростью и копотью одновременно. Девочка спала, раскинув руки, тяжело вдыхая прелый воздух, вспотевшая в шерстяном комбинезоне с капюшоном под теплым синтетическим покрывалом.
Посвятившая всю свою жизнь младенцам, женщина ужаснулась, но понимая, что не может посторонним людям указывать, подумала: «Если им так нравится, пусть!» Ребенок спит, а остальное уже не ее дело.
– Может, проветрить? – Спросила в коридор, не ожидая ответа. – А пеленки можно и в ванной повесить, слишком уж сырой воздух возле кроватки.
– Вы что, врач? – крикнула женщина из недр кладовой. – У вас дети-то есть?
– Я всю жизнь в роддоме проработала, – словно извиняясь, ответила Кузьминична. – Разные времена застала: и кутали младенцев и закаливали. Но проветривание – первое дело. У нас же здесь туберкулез не переводится… Вы откуда приехали?
– Пермь. Не знаю, как у нас там с туберкулезом, но работы приличной нет, – хозяйка с сыном, тяжело дыша, тащили к выходу большую коробку со старыми кастрюлями, банками и мешками. – Сейчас порядок наведем, отмоем все и заживем. До сих пор прописаться не можем, пришлось временную регистрацию покупать, чтобы этот оболтус школу не пропускал. Думали, культурная столица, а оказалось, везде Россия.
– А где у вас ведро и тряпки? – Пожилой женщине неловко стало брать деньги за бессмысленное сидение у кроватки спящей девочки. – Я в комнате помою, пока малышка спит.
