– Жаль его, – задумчиво пробормотал Снейк. – Говнюк конечно тот еще был, но анекдоты травил весело.
– Анекдоты у него были бородатые и человек он был дрянной, – отрезал Мун. – И вообще, с какого перепуга ты вдруг начал шестерок Васькиных жалеть?
Услыхав про Ваську Кабана, Снейк встрепенулся.
– А этот где?
– Там же, где и его шестерки, – пробурчал Мунлайт.
Ковыряться в воспоминаниях ему не хотелось совершенно. День выдался суетный и стыдный. Ничего светлого в нем не было, гниль одна.
– Его тоже ты? – не отставал бородатый.
Мун мотнул головой и принялся выуживать из костра согревшиеся консервы.
– А Угрюмый с мальчишкой со своим что же?
– Ушли… Ё-мое!
Мун отдернул руку и принялся зло трясти обожженными пальцами.
– Когда я видел их последний раз, они живые и здоровые возвращались обратно. Так что, если приключений на задницу не нарыли, то сейчас приняли по двести пятьдесят на рыло и дрыхнут в каморке у Угрюмого.
Он осторожно перехватил банку и протянул Снейку. Вторую взял себе, на «голубцы» посмотрел с тоской. Есть не хотелось, но не сидеть же голодным всю ночь напролет. Осень всё-ж-таки, снаружи не греет, так хоть брюхо набить.
– Они же вроде к четвертому энергоблоку шли, – продолжал любопытничать Снейк.
– Слушай, – разозлился Мун. – Ты бы пошел туда после всего, что сегодня было, практически без оружия?
– Я б туда вообще не пошел, – отмахнулся Снейк.
– А Угрюмый, что думаешь, совсем без мозгов? Назад он пошел. К «Долгу».
«А может и не назад», – мелькнуло в голове. – «Кто его знает, что Угрюмому в башку вступит? Чужая душа – потемки».
Но думать об этом не хотелось. Снейк все так же сидел на земле у бревна, только «пенку» под задницу подсунул. Содержимое банки ковырял ножом, отправлял в рот и, кажется, получал от этого удовольствие.
– Выходит, – подытожил бородатый, облизывая нож, – четверо отправились на тот свет, двое домой. А мы с тобой…
Он замолчал и хмыкнул, словно совершил открытие.
– Хорошая прогулочка получилась. Нас оставалось только двое из восемнадцати ребят, – пропел бородатый.
– Не-а, не так, – покачал головой Мунлайт.
Он поводил носом по сторонам, словно искал что-то, сам не зная, что ищет. Наконец, за неимением лучшего, перехватил консервную банку и принялся настукивать по ней тупой стороной лезвия ножа. А потом запел:
Жаль подмога не пришла,
Подкрепленье не прислали.
Нас осталось только два,
Нас с тобою напаяли.
Все братушки полегли
И с патронами напряжно,
Но мы держим рубежи,
Мы сражаемся отважно.
Снейк слушал с раскрытым ртом, безвольно опустив консервную банку. Мун прежде пел много и всегда задорно. Не важно что, но всегда в его песнях была пруха. Сейчас голос его звучал с какой-то мрачноватой обреченностью. И сам он выглядел как клоун за кулисами. Отработавший вечернюю программу. Парик еще не снят, грим еще не смыт, но человек уже другой, не тот, что паясничал на арене.
Пушка сдохла, всё, трандец,
Больше нечем отбиваться.
Что ж, закурим, брат-боец,
Нам от смерти не смотаться.
Жаль подмога не пришла,
Подкрепленье не прислали.
Что ж, обычные дела,
Нас с тобою напаяли.
Мунлайт последний раз стукнул по банке, подкинул ножик и всадил его в землю по рукоять, как в детстве, когда играли в «ножички». Пустая банка по дуге отлетела в костер.
– Знаешь, Снейк, – удивительно серьезно произнес Мунлайт, – у меня такое впечатление, что мы сами себя нае… напаяли. Вот ты зачем с Кабаном пошел? Ты ж гопоту не перевариваешь.
