Перемены в Мерритон-Тауэрс были определенно к лучшему, по крайней мере с точки зрения строителей. Белая краска обновленных фасадов отчасти изменила к лучшему мрачный облик здания, все окна теперь стали хорошо открываться, и металлические части фурнитуры блестели.
Боркинс недоверчиво следил за всеми проводимыми усовершенствованиями. Он принадлежал к той части людей, которые считают, что все должно оставаться совершенно таким, как прежде, а любое новшество несет в себе зло. По его мнению, с этими изменениями пропала часть очарования дома. Когда же, согласно распоряжению Найджела, в доме появились другие слуги, дворецкий был крайне недоволен. При нем в доме никогда не держали женщин-служанок – он относился к представительницам противоположного пола с невероятным высокомерием.
Но если появившиеся девицы всего лишь раздражали Боркинса, то его терпение достигло предела, когда Мерритон, которому для этого пришлось съездить в город, вернулся с невысоким полным человеком, который говорил с акцентом кокни[3]. И Мерритон представил этого человека как денщика.
– Что это может означать? – удивился Боркинс.
Однако Джеймс Коллинз – так звали денщика Найджела Мерритона – оказался, как вскоре выяснилось, тем небольшим камушком, о который запнулось колесо размеренной жизни, свернув к неотвратимо надвигающейся трагедии.
Целую неделю Найджел Мерритон безвылазно сидел дома, занимаясь мелкими делами. А в это время Коллинз и Боркинс постоянно конкурировали за внимание хозяина. И Коллинз неизменно одерживал верх. Он был идеальным «слугой джентльмена». Другие обитатели дома тоже быстро полюбили кокни, и только Боркинс начинал хмуриться от одного вида этого простого, вечно раскрасневшегося лица и рыжих бровей.
Кульминационный момент наступил как-то вечером, когда в усадьбу вовремя не доставили газеты. Коллинз поинтересовался, где почта и почему никто до сих пор не сбегал за ней на станцию, а потом с пренебрежением отнесся к тому, что дворецкий сослался на свои болячки.
– Хофел бы я знафь, почему факая задержка с вечерними газефами? – поинтересовался он, даже не пытаясь скрыть отвратительный акцент кокни. – Почему бы кое-кому не подсуефифься и не выяснифь эфоф вопрос?
– Если газеты запаздывают, – парировал Боркинс, – то это именно вам следует отправиться на станцию и поговорить с тем, кто отвечает за доставку корреспонденции.
– Очень хорошо, – ответил Коллинз с усмешкой. – Могу и сам, если это выше досфоинсфа вашего высочесфва. Но я в этих краях человек новый. Какой дорогой бысфрее всего добрафься до сфанции?
На лице Боркинса вдруг промелькнуло коварное выражение.
– Уверен, вы не настолько храбры, чтобы отправиться короткой дорогой. Она идет прямиком через болота, – объяснил дворецкий. – Только в такое время там царствует Ледяное пламя. И хотя эта дорога на целых две мили короче, я не думаю, что вам стоит туда идти, мистер Коллинз. Ступайте спокойно по длинной, а я предупрежу сэра Найджела, что почта сегодня будет попозже.
– Офлично! По эфой-фо дороге я и пойду, чфобы не феряфь времени. А никакого пламени я не боюсь. Без сомнения, эфо какие-нибудь бродяги жгуф косфры. А Джеймсу Коллинзу они не сфрашны.
