Умирал Ю. В. Андропов мучительно. По воспоминаниям академика Чучалина, который принимал непосредственное участие в лечении больного, Андропов до последних дней: «…сохранял ясный ум, хотя у него отказали почки, печень, легкие, и мы применяли внутривенное питание. Двое охранников ухаживали за ним, как за малым ребенком, перестилали кровать, переносили Генсека с места на место. Видеть Андропов мог только одним глазом, но читал много – около четырехсот страниц в день. В последние дни охранники переворачивали ему страницы – сам не мог…»[136]
Оставим на некоторое время рассказ о жизни и кончине Ю. В. Андропова, многие страницы и отдельные факты которых остаются загадками и по сей день, и вернемся к Б. Н. Ельцину, который только-только окунулся в среду кремлевских интриг, заговоров и взаимных подсиживаний со стороны обитателей кремлевского Олимпа. Безусловно, Ельцин немало был наслышан о «кремлевских тайнах», о которой судачили почитай на каждой советской кухне, куда информация «просачивалась» никому не ведомыми путями и, как правило, в гипертрофированном виде, и с некоторым внутренним беспокойством окунулся в совершенно незнакомую ему среду.
Подобно многим провинциальным руководителям у Ельцина всегда было двойственное отношение к Москве: с одной стороны, как мы уже отмечали выше, он рвался в Москву, поскольку потенциал его карьерного роста в Свердловске был полностью исчерпан, а с другой, он побаивался ее, как страшаться люди всего далекого, до поры до времени недоступного, а поэтому непонятного. Сам он в «Исповеди…» признавался:
«В стране существует некий синдром Москвы. Он проявляется очень своеобразно – во-первых, в неприязни к москвичам и в то же время в страстном желании переехать в Москву и самому стать москвичом. Причины и корни того и другого понятны, они не в людях, а в той напряженной социально-экономической ситуации, которая сложилась у нас. Ну, и в вечной страсти создавать потемкинские деревни. Москва, куда приезжают иностранцы, хотя бы она одна должна выглядеть внешне привлекательней, здесь должны быть продукты питания, здесь – те вещи, товары, о существовании которых в провинции забыли. И вот едут иногородние в Москву, встают в огромные многочасовые очереди за импортными сапогами или колбасой и злятся на москвичей, которым так в жизни повезло, у них все есть. А москвичи в свою очередь проклинают иногородних, которыми забиты все магазины, и купить из-за них вообще ничего невозможно. Провинция рвется отдать своих выросших детей в Москву, на любых условиях, за любые унижения. Появилось даже новое слово, которого не было в словарях недавнего прошлого, – лимитчик. Это молодые юноши и девушки, выполняющие чаще всего неквалифицированную работу за право через несколько лет прописаться в Москве и стать полноправными москвичами.
Честно признаюсь, я тоже с предубеждением относился к москвичам. Естественно, близко мне с ними общаться не приходилось, встречался в основном с различными союзными и республиканскими руководителями, но и от этого общения оставался неприятный осадок. Снобизм, высокомерие к провинции не скрывались, и я эмоционально переносил это на всех москвичей.
При этом не было никогда у меня мечты или просто желания работать в Москве. Я не раз отказывался от должностей, которые мне предлагали, в том числе и от должности министра. Свердловск я любил и люблю, провинцией не считал и никакой ущербности для себя в этом вопросе не чувствовал»
