– А вот вам доказательство! – загонщик взмахнул рукой – и двое других юношей в таких же кафтанах вволокли на помост девушку чуть старше Гориславы и Яролики. Одной рукой она крепко прижимала к себе шевелящийся кулек, другая безвольно повисла вдоль тела, как только ее втолкнули в центр площадки и отпустили. На ней была только длинная льняная рубаха, грязная и рваная. Светло-русые волосы были распущены и всклокочены. Она пошарила стеклянными от ужаса глазами по толпе и жалобно сказала:
– Пожалуйста, не надо…
– В чем твое преступление?! – заорал на нее загонщик-оратор.
– Ни в чем! – она залилась слезами. – Ни в чем, клянусь!
– Я говорил вам, братья и сестры! – красный кафтан повернулся к толпе. – Они даже лечь под этих выродков готовы!
– Я честная женщина, я честная, – закричала ему в спину девушка.
– Блудница! – завизжала из толпы какая-то баба. – Шлюха!
Толпа поддержала ее нестройным гулом.
Отовсюду на девушку смотрели безумные глаза, нигде она не видела сочувствия, только поодаль кто-то еще не мог смотреть на нее и стоял опустив голову. Это придало девушке сил на последнюю попытку.
– Вы же знаете меня! – закричала она, прижимая к себе кулек. – Я же жила рядом с вами, была вашей соседкой, вы же знаете, что я честная женщина! Прошу вас!
Загонщик повернулся к ней, взял ее за плечи и вдруг, совершенно переменившись, ласково заглянул в ее глаза своими, ярко-голубыми. Народ притих, наступило гробовое молчание.
– Ты все равно сестра наша, – произнес загонщик с состраданием, и девушка облегченно улыбнулась, – я, как и все мы, желаю тебе только добра. Ты просто должна покаяться. Рассказать нам правду. Всю правду. Ты ведь ее уже рассказывала, – он кивнул на молодцов, притащивших ее, и ласково, любовно стал гладить ее волосы.
Девушка растаяла, зарыдала еще горше и прижалась щекой к гладящей ее руке:
– Вы спасете меня?
– Я спасу тебя! – твердо ответил загонщик, – но у меня связаны руки, пока ты не раскаешься. Признай, что на тебе есть вина.
– Да, да, – кивнула девушка обреченно.
Загонщик развернул ее к толпе и склонился к ее уху, но сказал громко:
– Говори же, сестра!
Та вздрогнула. Толпа жадно ловила каждое ее слово.
– Я… Я… Серафима, купеческая дочь, – всхлипывая начала девушка, – папа с сольгардцами торговал и сдружился с одним из них. Он его к нам пригласил – и мы так и увидели друг друга. И папенька не против был… Мы с ним поженились… Ребеночка, вот… – она жалобно протянула народу кулек. – Он по делам уехал домой, скоро вернется. Я честная женщина и жена! Я ничем не провинилась… – она спохватилась, – но если виновата, то вы простите меня Христа ради! Укажите мне, в чем я не права! Я все исправлю!
– Христа! – усмехнулся загонщик и вдруг резко, наотмашь ударил ее по губам, та, потеряв равновесие, рухнула на землю, стараясь уберечь от падения ребенка, который заливисто заплакал, – как ты смеешь поминать Христа всуе, – заорал юноша, от его сострадания не осталось и следа, – как смеешь ты называться православным именем?! Поженились они! Что же твой муж, православный?! Отвечай, мразь, предательница, отвечай!
Девушка в ужасе сделала попытку отползти. Она задрожала, ее губы затряслись от ужаса. Снова она бросила взгляд на загонщика, не в силах вымолвить ни слова.
– Отвечай! – прорычал юноша. – Ответь все добрым людям! Чтобы все знали, какая змея жила все эти годы рядом с ними!
Девушка зажмурилась, из ее глаз брызнули слезы.
