А кто сбросил, поторопившись, как Света, опять прилаживаются, приспосабливаются, и груз кажется еще тяжелее.
Иван сидит, прислонившись рюкзаком к большому камню, с закрытыми глазами. И Света опять мысленно, как на перроне вокзала, рисует его портрет. Чтобы лучше запомнить: волевой подбородок с ямочкой посередине, большой рот с чувственными, крепко сжатыми губами, прямой с легкой горбинкой нос, слегка прищуренные глаза, когда смотрит прямо, не мигая, и свесившийся на лоб чуб темных волос под белой войлочной шапкой с широкими полями, как у горцев.
Этот человек за два дня стал родным, близким, будто знакомы всю жизнь.
И толпа девчонок, женщин, жаждущих внимания, помощи, поддержки от трех мужчин, двоих из которых опекают, охраняют недоверчивые жены, не позволяющие и останавливающие взглядами любое чужое движение в сторону их собственности.
И только один свободный, энергичный Иван, который сам по себе. И женщины не могут удержаться, даже напрягаясь под тяжестью рюкзака, чтобы не закинуть удочку проверки: «Чем я хуже других? А, может быть, все-таки лучше?»
И тут неожиданный выход на широкую поляну следующего кордона «Третья рота». Здесь уже суматоха еще не привыкшего к порядку шумного женского табора, разбавленного молодежью со студенческим задором первой группы.
На кордоне стоят просторные армейские палатки, в которых элементарные, алюминиевые, не новые раскладушки. Но, главное, не придется спать на жестких камнях. Рядом – большая удобная беседка.
День солнечный, но нет привычной, ужасающей, августовской жары степной Волгоградской области. И постоянный шум грохочущей в русле распадка реки. И, кажется, даже до палаток долетает взвесь и капельки снежной воды.
Света с девчонками буквально тонут, исчезают, приседают и прячутся друг от друга в высоченных зарослях нарядных папоротников, разводят руками ветви доисторических кустарников.
Здесь, действительно, можно поверить, что на Ивана Купалу один раз в год в глубине возле земли в ночной тиши заполыхает, причудливо и неожиданно расцветший синим пламенем волшебный, колдовской цветок неземной красоты.
День в горах неожиданно быстро погас. И сразу опасливо, жутко стало в очерченном костром круге обитаемой земли. А за спиной – чернота ночи. И сразу после ужина начались страшные рассказы про набеги горцев, гордых, похищенных пленницах, томящихся в заоблачных замках. И неожиданно близким и понятным стал Михаил Юрьевич Лермонтов с его «Беллой».
– Пойдем в палатку, я тебе ноги разотру, как дед сказал, – Иван возник из темноты, положил руку на Светино плечо.
– Давай мазь, сама натру, – она вздрогнула от звука своего вдруг прорезавшегося, пока хриплого голоса.
– Молчи, несчастная! Пошли в палатку, пока все собравшиеся на поляне группы перемешались и готовятся к вечернему концерту возле костра.
Иван посветил электрическим фонариком:
– Доставай чистые носки и сиди тихо, а то девчонки прибегут тебя спасать, заподозрив неладное.
Глаза постепенно привыкли к темноте, разбавленной отсветом большого костра на поляне. Проникший в затянутые марлей небольшие оконца и сдвинутый в сторону полог вместо двери, он осветил заправленные грубыми армейскими одеялами раскладушки, спальники, весь тот бедлам брошенных торопящимися на вечернюю встречу девчонками вещей.
Иван сдернул Светкины грязные носки и начал энергичными движениями массировать ступни, подошвы ног по очереди, втирая душистую мазь. Света боялась щекотки, но ладони были такими уверенно-сильными и мягкими одновременно, что она ойкнула в темноте только один раз.
