Дорогу перерезал заболоченный рукав Хэрлэнгола. Шины прошуршали по воде. Брызги, как рикошетирующие пули, наискось ударили по стеклам, сбивая пыль. Автомобиль взлетел на пригорок. Это была последняя гряда пологих холмов перед спуском в долину Ундур-Хане.
Дорога пошла неглубокою балкой, тесной и извилистой. Шофер сбросил газ и через минуту остановил автомобиль: поперек пути медленным потоком двигалось овечье стадо. Большая его часть скрывалась за завесой пыли, из-за которой доносился только многоголосый шум. Давать сигналы было бесполезно. Шофер растерянно оглянулся.
– Поезжай, – сказал Содном-Дорчжи.
Автомобиль медленно тронулся, раздвигая стадо. Ближайшие к автомобилю овцы заметались, но со всех сторон их сжимала плотная масса животных. Они давили друг друга с такой силой, что некоторые овцы взбирались на спины соседей и бежали по ним. Одинокий верблюд, неизвестно как затесавшийся в стадо, задрал голову и, высоко поднимая ноги, пытался проложить себе путь в месиве блеющих овец.
Шофер остановился.
– Поезжай! – повторил Содном-Дорчжи.
Но автомобиль не двигался. Масса животных вращалась вокруг него, как водоворот у коряги.
Испуганный воем мотора, верблюд совершил неуклюжий прыжок. Его большое горбатое тело повалилось на бок. Взбрыкнув, верблюд ударил ногою прямо в нос автомобиля. Облицовка была пробита, и вода потекла из радиатора веселыми струйками, испускающими клубы пара.
Из-за песчаной завесы показался всадник. Издали узнав Соднома-Дорчжи, он пробился сквозь стадо, перешел на галоп и на всем скаку спрыгнул на землю. Улыбаясь и неуклюже растопырив пальцы, он протянул Содному-Дорчжи руку для пожатия.
– Далеко ли до Ундур-Хане? – спросил Содном-Дорчжи.
Пастух ласково погладил теплый капот автомобиля.
– Твоему черту два шага.
– Ты же видишь: «черт» издох.
Пастух покачал головой.
– Айяха! Такая арба сломалась… – Он подумал и предложил: – Давай залепим дырки навозом.
– Сколько ходу на коне до Ундур-Хане? – терпеливо переспросил Содном-Дорчжи.
– Какой конь?
– Твой конь…
Пастух подумал:
– Может, час, может, больше.
Адъютант подбежал к заседланному коню пастуха и, не притрагиваясь к стремени, на лету поймал повод и вскочил в седло.
– Пришлю сюда летчика! – крикнул он, подняв плеть.
– Нет! – резко крикнул Содном-Дорчжи. – Он не успеет сесть до темноты, самолет сломает.
Адъютант посмотрел на закат и опустил плеть: от пурпурного диска над горизонтом почти ничего не осталось.
– Дай мне еще трех коней, – сказал Содном-Дорчжи пастуху.
Тот надел шапку на длинный шест, которым погонял скот, и, размахивая им над головой, пронзительно засвистел.
Через минуту еще несколько пастухов подъехало на зов. Так же как первый пастух, узнав Соднома-Дорчжи, они спрыгивали на землю и с радостными улыбками подходили для приветствия. По-видимому, пастухи полагали, что предстоит дружеская беседа. Но по насупленным бровям и сурово сжатому рту Соднома-Дорчжи они поняли, что ему не до разговоров, и молча замерли в почтительном ожидании.
Однако после некоторого колебания старший из пастухов все же подошел к Содному-Дорчжи.
– Я хочу сказать тебе очень важное.
– Говори, – сумрачно ответил Содном-Дорчжи.
– Нам не нравится то, что происходит в степи: на протяжении месяца мы третий раз вылавливаем лам. Откуда им быть? Ты же сам знаешь: уже много лет, как народ изгнал их из республики. – И, недоуменно разводя руками, пастух переспросил: – Откуда им быть?
