– Стыдно сказать, у сестры, – вздохнул Борис. – Ей и одной-то там тесно. Но в гостиницах такая грязь – в дешевых, конечно. Одни, прошу прощения, клопы и другие домашние животные…
– Я тоже в гостинице не живу, – согласился Горецкий. – Хоть и могу себе позволить дорогой отель.
– Помню ваши привычки, – усмехнулся Борис. – Быть как можно тише и незаметнее… Как это вы в ресторане со мной встречаетесь.
– А вы заметили, что ресторан этот наши с вами соотечественники отчего-то не посещают? – живо откликнулся Аркадий Петрович. – Надо сказать, от этого Луиджи только выигрывает – ему не нужно держать двух здоровенных вышибал, которые выносили бы поздно ночью пьяных русских офицеров на улицу и укладывали подальше от дверей ресторана, чтобы те не могли вернуться. Так вот, в гостинице я не живу потому, что на свете нет иной страны, где бы любопытство и подозрительность не возникали бы так быстро, как в Турции. Тем более сейчас, когда город кишит русскими эмигрантами всех мастей, а также англичанами, французами и так далее. Я снял дом у достаточно зажиточного турка, это здесь, в Пери, на улице Вестринжер – ох уже эти турецкие названия! Хозяин – милейший человек, Джалал-эфенди – чистокровный осман. Он полон чувства собственного достоинства, такой спокойный опрятный джентльмен. К жизни он относится философски и к тому же очень нелюбопытен.
– Сами себе противоречите, – хмуро заметил Борис. – То утверждали, что турки страшно любопытны, а хозяин ваш, оказывается, совершенно этим пороком не грешит.
– Вы, как человек недавно приехавший, путаете турок со всей массой всякого международного сброда – да простят мне мои соотечественники, я не только их имею в виду! – со всем конгломератом причудливых национальностей, которые кишат на улицах Констатинополя. Если албанский бандит, сам представляющий собой помесь гречанки и нубийского мулата, имеет потомство от арабской женщины, в крови которой течет к тому же французская кровь, то попробуйте разобраться в подобной генеалогии! То же и с самим городом. Улицы, где обитают подлинные османы, отличаются чистотой и удобством. Остальная часть города, как вы успели заметить, невыносимо грязна. Исключение составляют кварталы, где обитают белые – англичане, французы… С чисто восточной терпимостью турки предоставляют каждому идти своей дорогой…
Борис вспомнил, как, будучи в девятнадцатом году в Батуме, заходил в маленькие булочные, хозяева которых были сплошь опрятные вежливые турки, вспомнил царившую в помещениях молчаливую чистоту и согласился с Горецким.
– Итак, Борис Андреевич, – Горецкий отложил вилку и посмотрел Борису в глаза, – я никогда не скрывал, что вы мне симпатичны. К тому же вы достаточно умны, – в этом месте Аркадий Петрович сделал неуловимое движение бровями, которое означало, что он польстил своему собеседнику, но так нужно для дела, – а также молоды, интересны и имеете успех у женщин.
Борис сделал было попытку протестовать, но полковник отмахнулся и продолжал:
– Как свойственно молодости, вы жаждете удовольствий, особенно после трех тяжелых лет, проведенных в России. А денег у вас на это нет. Таким образом, вы просто не можете не согласиться на мое предложение.
– Во-первых, вы еще не сделали этого предложения, а во-вторых, я почти догадываюсь, что вы хотите мне предложить – шпионить в пользу англичан.
Борис произнес слово «шпионить» без всякого презрения, он вообще со вчерашнего дня находился в благодушном настроении – новые ботинки не жали, вымытое тело приятно ощущало свежесть белья, он только что вкусно поел и поймал на себе заинтересованный взгляд черноглазой итальяночки, сидевшей за кассой.
