Алексея Владимировича напротив – война не волновала. Он был привычно расслаблен, в меру весел и совершенно не утратил, а быть может, и приобрел толику цинизма, которым всё больше пропитывалось русское общество начала XX века. Дальнинцы в те дни, безусловно, тонко почувствовали, что произошло нечто важное, нечто переломное. Однако едва ли не все до единого вокруг верили в непоколебимое могущество русского флота и вселенскую силу русской армии.
Вечером Горский снова отправился к Унгебауэру, рассчитывая получить от друга новые сведения о морском противостоянии. Лейтенант Унгебауэр уже находился дома – ужинал морскими гребешками.
Антон Федорович вошел в темную столовую, освещенную единственным канделябром с тремя свечами. Сумерки давно опустились на город, но электрическое освещение в особняке отчего-то не зажигали. Еще более странным показалось то, что Демьян Константинович принимал пищу в одиночестве.
– Я не помешал? – первое, что спросил Горский.
Унгебауэр медленно поднял голову, несколько секунд разглядывал титулярного советника стеклянными от водки глазами, будто не узнавая, и, наконец, воскликнул заплетавшимся языком:
– А!.. Антуан… Прошу к столу, мон шер!..
Судебный следователь сел напротив, чрезвычайно сконфуженный неловкостью момента. Только теперь он разглядел, что кувертов было два. Стало быть, Тереза или уже поужинала, или только собиралась присоединиться к мужу. Унгебауэр тем временем налил Горскому рюмку «хлебного вина».
– Покорнейше благодарю, я пас, – отрезал титулярный советник. – Ты же знаешь, я не пью водки.
– А я пью!.. – с омерзительной иронией заявил лейтенант флота и резко вскинул руку.
Антон Федорович понял, что его друг, будучи донельзя пьян, на серьезный разговор не способен, да и вообще едва ли поведает что-то новое. Кроме того, в этаком «газообразном» состоянии он выглядел в высшей степени отвратительно и неподобающе настоящему дворянину.
Горский подыскивал предлог, чтобы уйти, но Унгебауэр будто прочитал его мысли.
– Я понимаю, Антуан, тебе неприятно видеть меня таким… И всё же я вполне способен поддержать беседу. Не уходи…
– Хорошо, – неохотно кивнул судебный следователь. Последние слова Демьяна его убедили.
– Тереза вот предпочла не видеть меня … – с грустной улыбкой признался лейтенант флота. Заметив на лице друга удивление и отчасти испуг, Унгебауэр поспешил добавить: – Да всё хорошо – она нынче в гостевой спальне. Не желает меня видеть…
– Не пил бы ты…
– Иди к черту! Священник мне тут не нужен.
– А почему не зажжешь электричество?
– Хочу в темноте побыть… Знаешь, еще каких-нибудь полвека назад наши предки вот так и столовались: при свечах. И ничего…
– Ну да. А в Средневековье и вовсе руками ели. Но это ведь не значит, что нам с тобой следует пренебрегать вилками и сидеть в темноте тогда, когда есть электричество. И отчего это ты так надрался?
Унгебауэр ответил не сразу – слова давались ему с трудом:
– Поступил официальный приказ: все гражданские суда передислоцировать в Порт-Артур. Всё, нет больше Морского пароходства К.В.ж.д…
– И что же будет с судами?
– Что-то оставят под транспорт. На «Монголии» уже, например, начали красить борта в белый цвет – ее переоборудую в плавучий госпиталь…
– А ты?
– Весь штат Морского пароходства также вызывают в Порт-Артур. Очевидно, что меня, как действующего офицера флота, рано или поздно призовут на боевую службу, – здесь он вдруг тихо и зловеще рассмеялся.
