Очень быстро он покорил и капитана, хотя это он еще не осознавал, думая, что таким образом лечит боль. А боль то была фантомной. Примерно как месяц он перешел в первичной стадии наркомана – человеком, имеющим зависимость. Зачем он продал ему так много порошка, не знает никто. Это был суррогат, который еще больше усиливал эффект, чем условный «морфий». Он побледнел, откинулся на кресле, его зрачки были сужены – в таком состоянии он просидел с полчаса, его дыхание и сердцебиение замедлилось, он почувствовал удовлетворение своего знойного желания прекратить болезненные ощущения. Непонятно, почему он так и не обратился повторно к врачам, ведь он же сам должен понимать, что лечение не есть анестизирующий эффект. Но увы, вокруг не было знающих понимающих, а он медленно и верно начинал себя убивать.
Одновременно с этим, нарастающее желание курить у мальчика, вырывалось из его тела. Шел четвертый день, когда он перестал употреблять свое утешающее средство, имеющее такое же страшное и коварное влияние, как и вышеуказанный морфий. Повезло и у него. После подстрижки его угостил заядлый курильщик, который все время, пока Ванечка находился в кресле, обольщал его нюх запахом свежего и «вкусного» табака, сигареты, которую он провокационно раскуривал, затмевая его маленький и глупый мозг, принуждая думать только над тем, когда он вырвется из под опеки совершенно не нужного его парикмахера, а вел он себя раздражительно, ощущая запах табачного дыма. Мастер даже оскорбился таким поведением, перестал пытаться успокоить ребенка, не понимая, что на самом деле является красной тряпкой для быка из испанской корриды. Он лишь строил гримасы в зеркале, все время мешая человеку сделать свое дело. И да, его боги услышали его мольбу, его угостили – без всякого зазрения совести со стороны «угощавшего» и он был безмерно благодарен, получив длительным воздержанием мощнейшее удовольствие, и казавшуюся приятной слабость в ногах.
Непродолжительное время он ощущал себя Лермонтовским героем, воображая, что бьется в горах Кавказа с врагом не на жизнь, а на смерть, даже размахивая руками, ничего не говоря, испуская пену со рта, что было достаточно странно, зная клиническое действие опиатов, хотя почему – ведь это все довольно индивидуально. Но сознание постепенно приходило в себя, и еще через несколько минут он восстановился и вспомнил, что надо бежать в цирюльню и забирать того, кого взял под опеку, забыв на кратковременный промежуток даже его простое имя. Два идиота – скрывающие друг от друга свою болезнь, один старый, а второй молодой, вновь воссоединились, и побрели домой, где капитан, получив «заряд легкости», распевая какую-то песню, приготовил обед, накормил юнца, а тот и не был ему рад, так, как спрятанному в карманчике сушенной дряни. Потеря аппетита имела место быть после прокуренной дотла папиросы. Вскоре после обеда, Евгений Николаевич направился в порт, где начал работать в составе команды, которая через три недели будет готова к отправке в Америку. Все последующие три недели проходят крайне скучно, это время от дозы к дозе, явного сокрытия своей пагубной привычки, причем весьма удачного, позднего осознания и понимая того, что он уже не может отвязаться от сего ремесла. Ваня одно время живет у Евгения, затем исчезает почти на три две, еще с большей силой разочаровывая бренную жизнь капитана, однако появляется, как ни в чем не бывало, в десятых числах месяца…
