АНАТОЛИЙ. (Отвечает на звонок Алексея). Да, Вась, привет. Я девчонок забрал, едем на место. Ты как? Гансов забрал?
АЛЕКСЕЙ. Да, все нормально. Мы с Шоном и Арчи тоже едем.
АНАТОЛИЙ. Вас пятеро что ли? Кто это еще – Шон и Арчи?
АЛЕКСЕЙ. Нет нас трое.
АНАТОЛИЙ. А где Гансы-то, Вась? Я чего-то не понял как-то… Ты выражайся попонятнее. Ты же за Гансами ехал. Нафига ты еще каких-то пассажиров подсадил.
АЛЕКСЕЙ. (После длительной паузы). Вась, не волнуйся. Все в порядке.
АНАТОЛИЙ. (Орет). Все в порядке? Вась, у тебя проблемы? Быстро отвечай. Или я сейчас все брошу на хрен, телефон отключу и все. Разбирайся сам. Вась, у тебя три секунды.
АЛЕКСЕЙ. Толь. Толь. Ты чего. Я же тебе говорил, что Отто и Ганс – это сценические псевдонимы наших американских друзей, которые будут у Василича выступать, а по-настоящему их зовут Шон и Арчи. Я же тебе рассказывал. Не заводись из-за ерунды. Все в порядке? Толя, Толя отвечай.
АНАТОЛИЙ. Да. ОК. Конец связи.
АЛЕКСЕЙ. Нет, погоди. Я телефон бригадира этого, который там сцену собирает, посеял. Ты помнишь телефон?
АНАТОЛИЙ. Ну, да.
АЛЕКСЕЙ. Слушай. Позвони ему, чтоб все рабочие поторопились и свалили оттуда поскорее. Понял?
АНАТОЛИЙ. Да. Да. Сейчас позвоню. Пока, Вась.
АЛЕКСЕЙ. Давай, Вась.
ЛЕНА. Толь. Все в порядке? АРЧИ. Алексей. Все хорошо?
АНАТОЛИЙ. АЛЕКСЕЙ. Да все нормально, напарничек мой нервничает немного.
ЛЕНА. А чего он нервничает? ШОН. А чего он нервничает?
АНАТОЛИЙ. АЛЕКСЕЙ. Ой, да понты все. Считает, что вся ответственность на нем.
КАТЯ. Какая ответственность? ШОН. Какая ответственность?
АНАТОЛИЙ. АЛЕКСЕЙ. Ну, за день рождения перед Василичем. Он же нам все организовать поручил. Чтоб прошло все хорошо. Ну, он из кожи вон и лезет.
ЛЕНА. Надеюсь, все будет хорошо. АРЧИ. Надеюсь, все будет ОК?
АНАТОЛИЙ. АЛЕКСЕЙ. Я тоже надеюсь.
Шум резиновый от колес машин безупречных плавно превращается в шум работающего вентилятора.
ВАСЯ. Парни, ну, сколько можно работать на эту всемирную еврейскую мафию? Они там, в Нью-Йорке своем, устали уже деньги считать, которые в Пенсионные фонды вложили.
ФЕДЯ. Леха и так уже час на них не работает, порнуху рассматривает.
ЛЕША. Неправда ваша. Я уже час музыку скачиваю.
ВАСЯ. Какую?
ЛЕША. Цоя. Ленинград. Ну, заодно и порнуху, конечно, смотрю…
ВАСЯ. Ну, вот как ты можешь Ленинград слушать! Похабщина одна. Что ни песня – мат-перемат. Песни ни о чем. Цой вот – другое дело.
ЛЕША. Ты будто матом не ругаешься.
ВАСЯ. Я тихо, в своей компании, на сцену не лезу, книжки, где жрут говно, не печатаю. Общественную нравственность не понижаю. А эти все… Разрешили все это, и теперь я должен телевизор с этим смотреть, книжки с этим читать, радио с этим слушать. Достали.
ФЕДЯ. Вась. А ты не слушай. Ходи в консерваторию. Читай книги девятнадцатого века. Да, и не бухай, пожалуйста! К девкам в общагу каждый день не ходи….
ВАСЯ. Консерватории у нас в городе нет. Книги я почти не читаю. Бухаю я от безысходности и беспросветности русской провинциальной реальности. А к девкам меня влечет неумолимый зов плоти, с которым я ничего не могу поделать.
ЛЕША. Красиво сказал. Это что же за безысходная реальность такая у человека с твоим окладом. А? С поездками заграничными, горными лыжами, дайвингом.
ВАСЯ. Все, замяли. Я же сейчас не о себе, а о нравственности, о культуре…
ЛЕША. Скажи, пожалуйста, Василий, ты ведь считаешь, что если в каком-то литературном произведении есть хотя бы одно нецензурное слово, то, что бы там ни было написано, какой бы позитивный заряд оно не несло, какой бы мастер литературный его не написал, это уже не литература, а хлам. Да? На помойку это нести надо. Да?
