Опанталоненные коллеги перестраивались в макаронную очередь, гудевшую, как настраиваемый оркестр. С ролью дирижёра легко справлялась буфетчица Варвара Тимофеевна, неповоротливая женщина в замасленном переднике, надетом прямо на пальто. Быть или не быть? – размышляла буфетчица. То есть, отоваривать все талоны или только за текущий квартал?
– У меня за три месяца не отоварено! – волновался Жулин.
– А вам вообще, мучное нельзя! – привычно собачилась буфетчица.
– Правильно! – поддержали крепкозадые баянисты. – Балеринам не давать! Сейчас налопаются макарон, а потом в па-де-де кто их на загривке таскать будет?
Жулин встал в третью танцевальную позицию. Он выпрямил спину и грозно сверкнул очами, превратившись в злого гения Рот-барда. Сверху грянул драматический финал Лебединого озера. Все поняли, что без макарон он не уйдёт.
– Шесть кило! – сокрушалась Варвара Тимофеевна. – А как другим не хватит? Ну ладно, давай свои талоны. А мешок? Мешок, говорю, где?!
– Господа! – взмолился Жулин и развернулся к очереди. – Я забыл мешок. О, как я мог? О, как я мог забыть мешок?
Все знали, что в драматические моменты Жулин начинал говорить стихами. Коллеги сочувственно зашелестели мешочками, но лишнего не нашлось.
– Да вот же, у тебя в кармане. Разве не мешок?
Буфетчица потянула нечто белое, торчащее из жулинского кармана. Это оказались панталоны шестидесятого размера.
– Сейчас перевяжем тесёмочкой, – по-матерински ворковала Варвара Тимофеевна, – он тот же мешок и получится. В каждую штанину по три кило… супруга-то обрадуется…
Воплотившись в доброго Санта Клауса, Жулин взвалил на плечо пикантный мешок и со счастливой улыбкой отвалил от очереди.
За окном густели сумерки, когда Женя вернулась в свой класс.
Она закрыла рояль, моментально превратившийся в мирный банкетный стол персон на двадцать, положила сверху макароны и показала язык солидному господину в завитом парике. Она представила, как красиво смотрелись бы на полированной поверхности керамические миски с дымящимся спагетти и облизнулась, предвкушая сытный ужин в обществе приходящего кота Васи.
Ночью работникам школы искусств снился коллективный сон.
Арсений Штивель метался в холостяцкой постели.
Он видел себя за кулисами грохочущего овацией концертного зала. Пора было выходить, а он, холодеющими от ужаса пальцами, всё крутил скрипичные колки, наматывая на них километры скользких, отвратительно переваренных макарон.
Угретый под боком Веры Степановны, Мамонов смотрел обрывки ничем не примечательных музыкально-гастрономических снов, какие-то спагетти-Доницетти, макарони-Альбинони… Временами он чувствовал, как, навалившись, его душит слава, и он отпихивал её, ощущая под руками трикотажно-мягкую, тёплую её поверхность.
Жулин, в паре с Варварой Тимофеевной, танцевал па-де-де из «Лебединого». В воздушной пачке поверх пальто, Варвара Тимофеевна сначала грозила ему из-за кулис, затем, неловко балансируя на пуантах подшитых валенок, подплыла для финальной поддержки, он напрягся, поднимая её, и в ужасе проснулся.
Жене снился великий Бах.
Он молчал. Он лишь укоризненно покачивал головой, роняя пудру на зеркальную гладь рояля, и наблюдал за Женей с Васей, которые, урча и чмокая, ели макароны из большой керамической миски.
В одном коммунисты были правы: мы были самой читающей нацией.
Зимнее утро. На платформе подмосковного Железнодорожного жду электричку. Снизу поддувает, за воротник сыплет колючим, жёстким снегом. Внизу, на рельсах, замечаю парочку бомжей. Грубо нарушая правила безопасности и рискуя жизнью, они пересекают полузасыпаные, скользкие ряды железнодорожных путей. Мужчина, с пакетом в руках, бежит впереди, женщина трусит следом. Видно, что они уже приняли с утра, и, отоварившись в ближайшем киоске, спешат добавить. Все с беспокойством наблюдают за ними: хоть бы поезд не прошёл… Они уже пересекли главные проездные пути, когда женщина поскользнулась и упала на рельсы запасного.
