Закон Мёрфи в СССР - страница 26

– Кур-р-рва! – я ляпнул дверью из-за всех сил, уходя.

Девочку-инструктора было жалко, может, испугается и убежит от этого средоточия вселенской несправедливости… А у него, может, междудушье отвиснет от неожиданности. Жалеть не буду. Тоже мне, услугу, гад, оказал – в номер со своим великолепием поселил! Лучше бы жил с могилевскими историками, ей-Богу!

Историки, кстати, гудели в конце коридора. Гудение было слышно очень хорошо, и я с горя двинул к ним – сдаваться.

– Шаноўнае спадарства[2]! – постучался я в двери. – Разрешите?

– А-а-а-а, наконец-то звезда полесской жуналистики к нам пожаловал! Сардэчна запрашаем[3]! Садись, Белозор! Выпей с нами! Что ты как не родной?

Вот, это я и имел в виду! Вот почему я так сильно противился проживанию с ученой братией, хранителями и исследователями секретов прошлого… Их там было человек шесть – молодых, небритых и нечесаных, худощавых, с блестящими умными глазами. Все они сидели за выдвинутым в центр комнаты столом, на кроватях и табуретках. Пахло спиртом, свежим хлебом, копченым салом и разговорами о смысле жизни, о разумном, добром и вечном… К столу была приставлена гитара, в руках одного из историков я увидел пачку листов папиросной бумаги – явно какая-то полулегальная самиздатовская перепечатка… Это было очень привлекательно, очень маняще, но нужно было держать себя в руках!

– Хлопцы! – сказал я. – Торжественно обещаю зайти к вам завтра, а теперь – вынужден просить помощи…

– Дык! – сказал самый кудлатый историк из всех. – Ёлы-палы!

Через пятнадцать минут я был умыт, причесан, снабжен новыми, совсем не ношенными носками по размеру, и свежей рубашке – не по размеру. Она едва сошлась на груди, верхние пуговицы оставил не застегнутыми, а рукава пришлось закатать – коротковаты!

– Хто-о-о-о першы хлапчук у вёсцы?[4] – протяжно вопросил самый кудлатый историк.

– Спанч Боб Скуэр Пэнтс! – заявил я.

– Ты чего материшься? – не поняли они.

– Я хотел сказать – вялiкi дзякуй, пацаны! – это значит «большое спасибо» по-белорусски. – Обязательно зайду!

Историки расчувствовались и один из них, с встопорщенной рыжей бородой, полез куда-то за штору и протянул мне букет крупных, ярких, разноцветных местных цветов – понятие не имею, что за они, но аромат был волшебный. Со стебельков еще капала вода, цветочки были только что из вазы.

– Это своей прекрасной даме передай, можешь даже сказать, что от нас. Очень она у тебя замечательная! Давай, Белозор! Заходи в гости завтра…

– Зайду, обещал же!

– Помни – ты трижды обещал! – погрозил мне пальцем историк.

Когда я спускался по лестнице в сквер, на поиски девчат, настроение у меня было чудесное.

Таисия обрадовалась цветам, удивилась рубашке с чужого плеча и подула на царапину на моей руке. Спрашивать пока ничего не стала: девочки катались на качелях, и моё появление было как нельзя кстати. Пробовали когда-нибудь катать двух девочек одновременно, и притом – в разном темпе, в соответствии с их желаниями? Утомительное занятие!

Так что я раскрутил едва ли не до состояния «солнышка» качелю с Василисой, которая аж попискивала от восторга, а её забавный хвостик с синенькой ленточкой-бантиком трепыхался во все стороны. Ася настаивала: катать должна мама, при этом «быстло-быстло» и «не о-о-о-осень высок-о-о-о»!

Картина в целом была умилительной, учитывая тот факт, что все три девочки-красавицы были одеты в одинакового кроя васильковые платья, и прически у них у всех тоже были одинаковые – хвостики с синими ленточками! Однако, фэмили-лук, как сказали бы хипстеры в благословенном (или проклятом?) первом веке третьего тысячелетия. Нынче, в восьмидесятые, выразились бы, скорее всего, по-другому: «Что вы все такие одинаковые, как детдомовские?» По крайней мере, в Дубровице – точно. У нас в Дубровице – целых три интерната на данный момент, так что фольклор в этом плане здорово обогатился. На самом деле мне было плевать, что там кто скажет: мне эти девочки очень нравились, особенно – самая старшая.