– Смешно, – усмехнулся Гриша.
Шрудель неожиданно запрокинул голову и прикрыл глаза, словно пытаясь объективно оценить юмор ситуации.
– Пожалуй, – согласился он после короткой паузы, вернув голову в исходное положение. – Но мне, как ты понимаешь, было не до смеха. А эти идиоты из западных голосов сразу решили, что это какой-то политический акт. Хотели даже у меня интервью взять. Еле отбился. Ну, потом, конечно, наши привязались. В общем, ушел я из газеты. Вот так.
Тут Шрудель печально пожевал ртом и добавил в приступе откровенности:
– Уволили, в смысле… Теперь здесь обитаю.
– Но если это фатальное невезение плюс увольнение, то где ж тут «сознательное» действие? – удивился Гриша и едко добавил: – Нестыковка.
– Да, нестыковка, – легко согласился Шрудель, – но ведь если, допустим, человек сознательно спивается, то он, конечно, в итоге сопьется, но ведь судьба может его долгое время хорошей водкой обеспечивать, а может и тормозную жидкость с политурой подкинуть. Так что он в секунду копыта отбросит. Получается что? Сознательный риск с примесью судьбы.
Гриша собрался что-то возразить, но в этот момент в дверь осторожно постучали.
– Да-да, – грозно отозвался Шрудель.
В кабинет просунулась голова мужчины в кепке:
– Товарищи, к вам можно?
– А вы, собственно, по какому делу, гражданин?
– Я вообще-то оставлял тут свои… стихи… Копылев моя фамилия.
Мужчина снял кепку и пригладил рукой копну седеющих волос – если бы не седина, ему можно было бы дать лет сорок.
– Я был у товарища Ершова… и он… мне сказал зайти на следующей неделе… но сейчас Ершова нет…
– Ершов умер, – перебил Шрудель. – Я его замещаю. Стихи у вас с собой?
– Как умер?! – побледнел мужчина. – Когда?!
– Полчаса назад. Сгорел на работе. Шутка. Он в отпуске. Отдыхает. Ну что вы так испугались? Право на отдых у нас закреплено конституцией. Ну, так есть у вас с собой экземпляр?
– Да, да, конечно, – засуетился мужчина, слегка ошалев от потока разнообразной информации.
Он вытянул из потертого кожаного портфеля мятые листки и протянул один Шруделю.
– Смотри и учись, – шепнул тот Грише на ухо, – даю мастер-класс, как разбираться с доморощенными поэтами. Первый урок бесплатно.
Только сейчас Гриша почувствовал, что новый приятель слегка подшофе.
Шрудель взял протянутый лист и сразу нахмурился. Потом показал Грише.
– Ты можешь это разобрать?
Текст был исключительной бледности.
– С трудом, – неуверенно ответил Гриша.
Шрудель повернулся к поэту.
– Товарищ… эээ…
– Копылев.
– Товарищ Копылев, мы, конечно, знаем, что Владимир Ильич Ленин в целях конспирации писал свои труды молоком, но вы-то, я надеюсь, ни от кого не скрываетесь. Или я зря надеюсь?
Вопрос был поставлен в такой иезуитской форме, что бедняга испуганно замахал руками, как будто отбивался от злых духов.
– Да нет, что вы… Просто это шестая копия… первые пять уже раздал разным товарищам… сами понимаете… копирка плохая… бледновато, конечно…
– Бледновато?! Да здесь глаза сломать можно! Ладно… Что тут у нас?
– Эпиграммы, – робко пояснил Копылев и добавил: – Политические. На злобу дня.
– Ну на злобу так на злобу, – кивнул Шрудель и прочитал вслух первое четверостишье:
Товарищ Солженицын, карта бита!
Но ты не плачь, что твой напрасен труд,
Твои заокеанские наймиты
Тебе помогут и деньжат пришлют.
– Все? – поднял он глаза на Копылева.
– Все, – кивнул тот.
– Ну, во-первых, где ж тут злоба дня? Солженицын – это уже не актуально. Во-вторых, «наймиты» – это кого нанимают, а не кто нанимает. В-третьих, что это за фамильярное «не плачь»? Я, честно говоря, впервые слышу, чтобы Солженицын плакал по причине финансовых затруднений.
