Тому человеку, которым я становлюсь здесь, трудно писать в чужое и далекое место, называемое «дом». Моя мать… Что я могу сказать ей? «Мама, я думаю, камберлендский заложник что-то знает».
В последний раз, когда я была в Галифаксе, мать не заговаривала о войне. Но и на заседание Тайного совета она меня не пригласила, хотя обычно я там присутствовала. И в последний день моего визита она сама расчесала мне волосы, тысячу раз проведя по ним гребнем. Она не плакала, но…
В моей келье, в двух тысячах миль от Галифакса, на меня смотрел со стола чистый лист бумаги. Мать наверняка предупредила бы меня. Наверняка не допустила бы, чтобы это стало для меня неожиданностью.
«Мама, Сидней не ожидал, и это было ужасно».
И я, и Сидней знали, что Лебединый Всадник, скорее всего, едет за нами. И все же Сидней оказался застигнут врасплох. Он замер. И заговорил о своем отце.
«Мама, здесь есть мальчик, и он, кажется, очень боится».
Элиан. Я представляла себе, как мы вместе идем в серую комнату, навстречу обеим нашим смертям. Мне представлялось, что ему захочется взять меня за руку. Хотя нет – пожалуй, сам он не пойдет. Он будет сопротивляться, и, возможно, его придется тащить, и тогда вся моя королевская гордость, которую я так долго вырабатывала, окажется бессмысленной. Выйдет скандал.
Моя мама бы не одобрила, если бы я умерла со скандалом.
В маленькой келье до сих пор жарко. Теплый пол. Теплые стены. Даже льющийся через потолок лунный свет кажется теплым. В этом месте, что раньше называлось Саскачеваном, лето было короткое. Но это не значит, что холодное.
Весь день пот собирался у меня на затылке и тоненькой струйкой стекал по позвоночнику. Спина чесалась, чесалась шея – чесались даже волосы.
В Галифаксе у меня две служанки, которые хлопочут над моими волосами и забавляют себя (но не меня) тем, что устраивают из них разные сложные конструкции. Здесь я просто заплетаю волосы в две тяжелые косы, которые складываю вокруг головы, чтобы не мешали. Получается и правда как у Гвиневры. Что ж. Она была женщина деятельная. Наверное, тоже не хотела, чтобы волосы мешали.
Я вытащила шпильки, и освободившиеся косы, качнувшись, упали на спину.
Дверь отъехала в сторону. Вернулась Зи. С пустым кувшином в руке.
– Воды нет.
На мгновение, всего лишь на мгновение у меня в мыслях встала картина колышущейся сухой травы в засушливой прерии. Всадник, движущийся по такой траве, взбил бы фонтан пыли…
– Нет воды, – повторила я.
Мы обе знали, что это означает. На самом деле вода была – наш колодец не пересох, – но нас лишили доступа к ней. В наказание.
Неудивительно. В обители каждая когорта управляет собой сама, но если кто-то в когорте ведет себя неподобающе, если публично и открыто демонстрирует неприемлемое поведение – тогда расплачиваемся все мы. Как правило, чем-то несущественным. Уменьшенные порции. Запертые двери. Несколько часов в полной темноте. Это дает нам стимул держать друг друга в рамках.
Элиана в рамках мы, конечно, не удержали.
– И именно в такую ночь, не в какую-нибудь другую, – посетовала я. – Жарко.
– Мне представляется, что нашему новому другу еще неприятнее. – Да Ся потянула меня за одну косу. – Гвиневра.
– Что с него взять – американцы. У них просто пунктик на тему всего связанного с монархами.
Я отодвинула письмо в сторону, и Зи опустила кувшин на стол (который был заодно и нашим умывальником) с удручающе пустым стуком.
