– Спасибо, не волнуйтесь, я правда доберусь, – повторил он, видя нерешительность провожатого. И, засунув грамоту под пальтишко, прижимая ее рукой, чтоб ненароком не выпала, побежал, представляя, как удивится отец, если будет не слишком пьяным.
К вечеру мороз здорово окреп и жег щеки. Дворы и улочки были засыпаны рыхлым, белеющим в темноте снегом, а в безоблачном черном небе мерцали холодные колючие звезды.
Дом встретил Егора слепыми темными окнами. Как все-таки отличается темный дом от того, в котором светится хотя бы одно окошко! Настроение сразу упало. Во дворе под ноги радостно кинулся их маленький беспородный пес Дозорка, вертясь и яростно колотя хвостом. Егор нащупал в темноте под крылечком ключ и, поднявшись по ступенькам, потянулся к неясно черневшему на двери навесному «амбарному» замку.
И тут что-то огромное, черное и страшное зашевелилось прямо у его ног. Мальчишка не просто испугался – его вдруг разом перенесло из реального мира в какой-то другой, фантастический, полный леденящего ужаса. Дыхание остановилось, и тысячи иголочек мягко вонзились в тело со всех сторон, лишая сил.
– Фу, Дозорка, фу! – заплетающийся пьяный голос отца вернул Егора в реальность. Огромное ночное чудище во тьме мигом схлопнулось, приняв вид набравшегося в стельку родителя, который лежал поперек крыльца под самой дверью, неуклюже отмахиваясь от собаки, лижущей его лицо.
Егор отпер замок, кое-как втащил отца в дом и сел, не раздеваясь, держа в руках примятую грамоту. Он чувствовал: вот-вот – и расплачется. Снова сунув грамоту под пальто, он поднялся, вышел на крыльцо к суетящемуся Дозорке и прикрыл за собой дверь. Ноги сами понесли его к дому Пшеничных, окошки которого светились теплом в ледяной бесприютности зимнего вечера.
Адрес у нее он все-таки взял. Прямо скажем, черта с два бы он его взял – духу б не хватило, но она подошла сама.
– Поздравляю, ты молодец!
Подавая ему руку, она кокетливо чуть склонила голову набок, и челка распалась на пробор.
У Егора перехватило дыхание, и он только кивал и глупо улыбался, боясь взглянуть в изумрудную зелень ее глаз.
Вокруг, в вестибюле школы-интерната, бурлила шумная толпа юных поэтов, разъезжавшихся после конкурса.
– У тебя есть телефон?
Он помотал головой. У него не было телефона. Отец за пьянкой так и не собрался поставить.
– Жалко. Ну, ладно. Рада была познакомиться. Пока.
Она повернулась и уже сделала шаг, а он все не мог разлепить губы.
«Уходит! Уходит!» – кричал ему внутренний голос, но Егор оцепенело смотрел ей вслед.
И все-таки, сглотнув, не своим, хриплым и высоким голосом выкрикнул:
– Нина!
Она остановилась, обернулась. Он молчал.
– Ты меня звал?
– Напиши мне свой адрес. Пожалуйста. Вот сюда.
Он открыл свою тетрадку со стихами.
Нина улыбнулась, подошла и написала.
– Ну, все. Меня ждут. Пока.
– Егор, ну что ты тут застрял, на автобус пора! – подоспел взволнованный Антон Васильевич.
Они переписывались почти три года. Он посылал ей свои стихи, она ему – свои. Он завел большую толстую тетрадь, в которую аккуратно вклеивал все ее письма, а на листы между ними копировал свои ответы – мелким убористым почерком, экономя место. Получился целый эпистолярный роман. Егор никогда с ним не расставался. Он будет продолжать писать ей, пока не кончатся листы в тетради. Он будет рассказывать ей обо всем самом интересном, что узнает, делиться самым сокровенным. Вот только ее ответных писем во второй половине этого романа уже не будет.
