Схожая, хотя и еще более запутанная интрига появляется в комедии Э. Скриба 1818 г. «Посещение Бедлама», шедшей и в Москве [Scribe 1818]. Здесь повторяется тот же ход – расставание влюбленных и возвращение героя, однако воссоединению персонажей на сей раз препятствует не ревнивый опекун или родственник, но сам герой – якобы коварно оставивший героиню. Затем повторяется похожая история – героя разыгрывают, объявляют безумцем, сталкивают с мнимой умалишенной героиней, которая под покровом болезни высказывает ему горькие истины. В конце концов, герои объясняются и мир между ними восстанавливается. Идентичная интрига выстраивается Скрибом в комедии «Безумец из Перонна» 1819 г. [Scribe 1819].
Как мы видим, в «Горе от ума» Грибоедов во многом использует этот сюжетный ход, однако делает в нем одну ключевую перемену – героиня не любит героя, а герой становится тем персонажем, которого устраняют, объявляя умалишенным. Чацкий должен был вызвать ассоциацию не с молодыми искателями руки прекрасной и умной героини, а с ее тюремщиками – ревнивыми опекунами или умалишенными комическими соперниками. Шутка Софии состоит в том, что, распространяя слух о безумии Чацкого, она радикально меняет смысл его амплуа. Свидетельства прочих героев во главе с Фамусовым, которые начинают наделять сумасшествие Чацкого собственными смыслами, приобретают дополнительную комичность именно в силу того обстоятельства, что в традиционной комедии о безумцах именно Фамусов и близкие к нему персонажи, скорее всего, были бы обмануты через мнимое безумие и сами названы умалишенными. Такая перемена значений позволяет увидеть и понять, почему София оставляет Чацкого в дураках, а не делает из него романтического героя, противостоящего порочному московскому обществу.
Восприятие Чацкого как не-умного человека и парадоксальное на первый взгляд отсутствие сопоставлений Чаадаева и Чацкого в 1836 г., по-видимому, свидетельствует о том, что значимым референтом мнимого сумасшествия Чацкого была не внеположная тексту действительность, а, напротив, комедийная традиция – отсюда возникает и невозможность обратного «перевода» коллизии «Горе от ума» в ситуации 1836 г.
В целом, подобное явление характерно для восприятия театрального канона, связанного с безумием. Так, начиная с 1780-х гг. на русский язык переводились пьесы, действие которых происходило в домах умалишенных, при том что первый доллгауз возник в России лишь в 1762 г. и никакой осязаемой российской реальности за этим литературным локусом еще не проступало. Комедии о «сумасшедших» должны были прочитываться в рамках культурных кодов, принятых в Западной Европе, соотносились с французским или английским литературным контекстом. Кроме того, в 1823 г., когда были созданы третье и четвертое действия «Горе от ума», Грибоедов жил в Москве и часто встречался с П. А. Вяземским. В силу этого обстоятельства он, вероятно, имел неплохое представление о том, с какими проблемами в тот момент столкнулись друзья сошедшего с ума К. Н. Батюшкова53. Можно предположить, что сопоставление Чацкого с реальностью безумия (а обвинение в сумасшествии дворян по идеологическим причинам уравнивало в социальном статусе мнимых безумцев и настоящих умалишенных) не входило в планы Грибоедова. В итоге, и более позднее «безумие» Чаадаева едва ли могло уместиться в рамки «снижающей» комедийной интриги.
