Замечательное шестидесятилетие. Ко дню рождения Андрея Немзера. Том 2 - страница 2

И когда критика станет научной – тогда Искусство наконец освободится от странных порождений излишней сознательности, от вульгарных популяризаций и доказательств грошовых и даже великих идей, и станет действительно Искусством.

1—2/IX

А Эллисы, существующие лишь для потехи Бурениных, сами себя хорошо охарактеризовали словами: «Пока русский „модернизм“ был духовной пищей немногих, – на нем была печать благородства и серьезности; едва он стал общим блюдом и попал в руки даже газетчиков, – он сразу сделался типической пошлостью»14, – и к этому, право, прибавить нечего.

1—3/IX

* Карандашом вписано: культуры

ЛИТЕРАТУРА

Гиппиус – Кирилов Алексей [З. Н. Гиппиус]. Без царя: О «Царе-Голоде» // Весы. 1908. №6.

Эллис Еще – Эллис. Еще одна корона // Весы. 1908. №7

Эллис О соколах — Эллис. Еще о соколах и ужах // Весы. 1908. №7.

В пору своей учебы на первых трех курсах филфака Московского университета Андрей Семенович Немзер был участником знаменитого в свое время семинара по русской литературе начала XIX века. Руководил семинаром Владимир Николаевич Турбин (1927—1993), добрые воспоминания о сотрудничестве с которым сохранились у А. С. Немзера и поныне, хотя это не отменяет в целом критического отношения к литературному творчеству университетского наставника15.

Вспоминая филологический факультет Московского университета, В. Е. Хализев большое внимание уделил фигуре Турбина. Автор отдавал должное этой незаурядной и яркой личности, при этом не обходя сложных сторон его жизни и научной деятельности. В. Хализев признавался, что не принадлежал к числу почитателей «турбинского литературоведения». За яркой или даже броской формой иногда, по мнению мемуариста, скрывались спорные гипотезы и неточные формулировки («Ярко талантливым фантастом от литературоведения» назвал Турбина Сергей Кормилов [Кормилов 2012: 218]). Однако общение с Турбиным оставило «неизгладимый (пожизненный) след» в памяти всех, кто так или иначе соприкасался с замечательной личностью исследователя и критика – это свидетельствует о живом и воздейственном впечатлении, сохраненном в сердцах людей спустя многие годы после кончины коллеги. «Встречи с Володей, беседы с ним или просто обмен репликами (всегда или почти всегда) приносили мне отраду» [Хализев 2011: 247]. В Турбине привлекала «неизбывная душевная напряженность. Одаренность, сказавшаяся во всем, что и как он делал и говорил» [Хализев 2011: 248].

Такие характеристики незаурядно одаренного ученого подтверждаются свидетельствами многих замечательных филологов – в той или иной степени попавших под влияние «турбинского притяжения»16. Возвращаясь в студенческие времена, М. Л. Ремнева вспоминала: «Занималась я с удовольствием, мне все очень нравилось, было интересно. Но скоро стало ясно, что на факультете есть один-единственный человек, в котором воплотилось самое главное и прекрасное в жизни, – Владимир Николаевич Турбин. Конечно, он был незаурядный педагог, яркий, необычный человек. Но он требовал от нас не только знаний и усердия. Ему еще было нужно, чтобы все ученики, в первую очередь девчонки, в него влюблялись. Это, так сказать, стало основой его педагогического метода. Атмосфера обожания своего учителя царила в лермонтовском семинаре, которым руководил Турбин. Мы старались изо всех сил, учились так усердно, как никогда раньше, – чтобы он был доволен, чтобы получить от него одобрение и похвалу, кстати, он на них не скупился» [Ремнева 2006: 10].