– Ладно. Поверь мне на слово. Единственное, чем заканчивается совещание евреев, – это склока. В общем, я хочу написать автору и попросить свести меня с этими договороспособными евреями.
Зашел Арчил.
Вид у него был, как у грузинского автопрома.
– И все из-за тебя! – традиционно поздоровался он со мной.
– А можно не каждый раз хотя бы? Я за сегодняшний день уже понял, что во всем виноват я.
Дело в том, что на стрелку с соседней школой, которая должна была состояться через два дня, Арчил хотел набрать своих пацанов. Я был против. Эти милые ребята выглядели как сорокалетние больные циррозом каннибалы. И мне казалось, что это неправильно. Как бы чего не подумали.
Вообще большая часть поступков армян исходит из этого опасения. Энное число веков мы даже собственное государство не восстанавливали, строя соседние, дабы не портить впечатление о себе.
Арчил был против такого подхода. Особенно сейчас, когда сборная Лицея по мордобою выходила не то чтобы блестяще.
– Все, короче! Жопа, короче! Полная жопа, короче, – красноречиво сказал Арчил.
– Слушай, сколько можно?! Потом ты поймешь, что это правильно. Да и вокруг столько евреев! Соблюдай последовательность! Обвиняй их. Вон у Розенберга книжки с подробными инструкциями.
– Ах-ах-ах! А вот это, Мамиконян, тонко! А кого потом в очередь поставить? Интеллигенцию или панков, подрывающих основы?
– Да хоть пацанов с сервиса позвать. Пять-шесть человек…
Я покачал головой. Каким-то странным образом Арчил всегда верил, что я знаю, что делаю. Но это, естественно, было не так.
– Жопа, короче, – повторил Арчил.
Речь Арчила не отличалась разнообразием оборотов, но те, что он использовал, всегда звучали очень убедительно.
– Ну, это если смотреть не диалектически, – ободрил нас Розенберг.
– А если диалектически? – спросил я.
– А… а если диалектически, то мы в диалектической жопе. И внутри нее будем испытывать единство и борьбу противоположностей и т. д. Я еще не разобрался до конца в диалектике, но штука полезная.
– Главное – обнадеживающая.
– Дааа! Старая добрая немецкая философия! Моя опора и отрада в минуты отчаяния.
Арчил посмотрел на нас, как на говно, и вышел.
– Курить пошел.
– Да, – сказал Розенберг. – Если завтра физику переживем… и драку, надо бы все-таки узнать, где эти совещательные евреи живут. Я хочу к ним.
2. Georgia on my mind.
И Люблино тоже
Вернулся Арчил.
– Либо я беру с собой своих пацанов, либо я не иду.
– Арчил, хватит пилить мне нервы. И так невесело.
– Мы были в травмпункте семь раз за месяц. Я мать реже вижу, чем травматолога! На хер этот ваш Лицей! Семь лет в обычной школе в Люблино провел, и все нормально. Школу держали как дом родной. А тут… Ты меня вообще слушаешь?
– Не ной, я думаю. И заметь, ты там семь лет «провел». А тут мы у-чим-ся. Биология, химия и немного травматологии.
– И о чем ты думаешь?! О чем? Ты наших видел? Те с нами даже драться не будут – плюнут на нас и уйдут.
– Это из-за очков и брекетов? – спросил Розенберг.
– Нэт! Морды у них болезненные. Даже такие отморозки убогих не бьют, – Арчил задумался и добавил: – Я надеюсь. В Грузии и в Люблино было так.
– Люблино и Грузия. Места, равноудаленные от нашего уютного мира факультативов по физике, олимпиад по математике и нещадных избиений у гаражей отроков со сколиозом, – сказал Андрей, снимавший все это на камеру.
– А ты, может, эту херню выключишь и поможешь нам?
