Заметки млекопитающего - страница 20

Из-за этого оригинальные издания произведений музыкальных Мэтров и классиков утратили, так сказать, свою «практическую» пользу. Их уже не выискивают.

В Музыке, чем свеже́е издание, тем оно имеет больше шансов оказаться «доведенным до ума». Лишь такое издание сможет быть полезным и указующим для исполнения.

Боюсь, что Музыка никогда не сможет иметь те же «издательские» качества, что и Литература. Возможно, в типографском виде она была бы представлена совсем иначе.

Несомненно, «Гравировка» утяжеляет ее физически.

Будущее покажет. Да.

Бедные музыканты! Для них не все так радужно на этой Земле, воистину юдоли скорби, несмотря на ее кружащуюся округлость.

Я не могу пройти мимо восхитительной башни Святого Якова, не подумав о старом эрудите, который в XV веке зарабатывал на жизнь ремеслом писаря-каллиграфа, профессией, кажется, довольно прибыльной. Я имею в виду Никола Фламеля, парижского нотабля, брата и благодетеля приходской церкви Сен-Жак-ла-Бушри (эта церковь, разрушенная во время Революции, располагалась на улице дез Арси и была заложена еще в XII веке – как я сумел заметить, не подавая вида). Да…

В наши дни по соседству с указанной древней обителью Бога (обителью, о которой я только что рассказал) две улицы напоминают о самом Фламеле и о его жене Пернелле: они образованы на месте домов, некогда стоявших по улицам Сэнк-Дьяман и Мариво (согласно плану Тюрго).

Как вы можете предположить, я не знал Никола Фламеля лично, – по многим причинам, – но воспоминания о нем мне всегда были приятны. Его репутация колдуна мне, так сказать, симпатична, поскольку она щекочет мое любопытство и даже возбуждает его (в рамках благопристойности, разумеется). Да.

Я не знаю, какие произведения он переписывал. Я знаю, что он пользовался уважением и был известен своей активной, весьма значительной благотворительностью, его щедрость позволяет предположить, что он владел крупным состоянием, хотя легенда связывает это с умением изготавливать золото – в слитках или в каком-то ином (на его усмотрение) виде.

Согласно тому, что Дюлор рассказывает в своей «Истории Парижа», Никола Фламель любил сочинять тексты для надписей, которые сам вырезал на городских стенах. Он выбивал их повсюду, и ими заполнено то, что осталось от его дома (1407 года) на улице Монморанси, рядом с улицей Сен-Мартен. Да.

Можете убедиться в этом сами.

Как поэт Фламель не очень известен. Однако Дюлор в своей «Истории Парижа» цитирует две следующие строчки:

Вторая строчка примечательна своей чрезмерной длиной. Во всяком случае, это одна из самых длинных поэтических строк, которые существуют. Вне всякого сомнения, стихи колдуна или каллиграфа. Я рад, что она мне известна.

Дюлор добавляет, что над ней был выгравирован скелет: тут уж не до веселья – не правда ли?

Кабаре с дурной репутацией, к которой уже нечего прибавить, играло – и продолжает играть – весьма значительную роль в Литературной и Художественной жизни. Увы! в настоящее время мы видим, как интеллигенция не боится – по меньшей мере – показываться в кафе и сидеть там (причем даже на террасе) у всех на виду, забывая о сдержанности, которую приличный человек должен проявлять по отношению к себе самому – и, хотя бы немного, по отношению к другим. Разве не оскорбляют Мораль все эти демонстративные аперитивы? Эти публичные вакханалии? Эти ужасные возлияния?