Он невольно оглянулся на дочку. «Оленька выросла заботливой. Нам повезло. Опекает меня, деда и бабушку. Ха! Она из того “гнёздышка”… да, парижского… Родилась-то через девять месяцев она в Москве, а зародилась-то в Париже… Та наша ночь… когда мы ели из большого пакета маленькие круассанчики, как запивали из горлышка бургундским, как раздавался “Padam, padam, padam…”, как танцевали и кружились, и как мы упали в траву и посыпались наши круассаны… Сейчас, – подумал математик наполовину и наполовину филолог, – обходимся получувствами и полуправдами. А вдруг, если грамотно сложить две половины, то… ха… получится “вся правда”? О, целая правда! … Чушь! А началось всё с этой дуры… как её… Инны Дудкиной. Три года назад. Как они сдружились? Очень странно. Элегантная, ухоженная Ляля и эта неопрятная, с рыжей шевелюрой толстуха в несвежих сарафанах. И одно словоблудие! Креативная-де она! Ну да, тусуется везде, где запашок чувствует. Вонь пошлости, бестактности таких же, как она. Дурной вкус во всём. И в гендерных отношениях, конечно. А речь? Сплетни, снобизм, показуха! Я тогда, полтора года назад, совершенно нечаянно, непроизвольно (вот же несчастный случай!) услышал это телефонный разговор… Да, он и был случайным крючком… Копилось-то давно, но тут – раз! – и неприятие, разочарование, обида, раздражение, брезгливость… Ляля разговаривала с этой Дудкиной… Смешки… “Ох, … ах, … да что ты!..”, “хорош собой”. И этот Лялькин монолог: “Ах, Инночка, ты права. Я недавно учила (ты ведь знаешь, что я веду курсы стилистики) одного… юноша ещё… красив… на себе, представляешь, учу. Трогает он меня… гладит… ну везде – так положено будущему визажисту, а я прямо-таки “завожусь”, загорелась вся… мокну…”. Я вышел тогда обратно за дверь и позвонил – будто бы ключи забыл… Противно! Всё противно! Эта Дудкина растрезвонит… Мне бы рассказала и то… ну, игра в “постановку рук”… Теперь уже не вернёшь… А мечтаешь ты, брат, признайся – мечтаешь: встретить бы на сей раз на парижской тихой улочке – узкой, утренней – ту Елену Прекрасную, с той флейтой, с той мелодией. Просто заговорить, пройтись неспешно… Она нуждается в моей поддержке, внимании, нежности! А я – в её… флейте…»
… Наконец в самолёте. Евгений Матвеевич сел у прохода с отцом и матерью. Оленька – тоже у прохода, рядом с парочкой молодых французов. Эти парень и девушка мило беседовали между собой и ещё с парочкой таких же, сидящих сзади. Евгению было видно, что Оля была буквально зачарована «журчащей» и «мурлыкающей» речью французов. Глаза распахнуты, зрачок увеличен – вся её впечатлительная натура снаружи! «Похожа на мать.... Но впечатлительные натуры могут оказаться и ранимыми, и подпадать под зависимость… Верит словам. Неосторожное слово – и… всплеск эмоций… Но дочка глубока и умна…»
После взлёта и набора высоты парень обнял и поцеловал свою спутницу. Отвернувшись от Оли, долго. Ей очень хотелась подглядеть! «Наверное, это настоящий “французский” поцелуй. А я ни разу не пробовала, и толком-то не знаю! Эх, попался бы мне такой вот учитель – экскурсовод-мушкетёр… И мы купим дом в предместье Парижа! И у меня будут роли, роли…» Она уснула, уснули и остальные.
… Аэропорт Шарль де Голль по-ночному тих. На стоянке такси нет очереди. Оле это показалось странным и даже обидным: «Это так-то сонно ждёт меня в гости город-карнавал?» Подъехала машина – скучающий водитель-араб.
