Сквозь тонированное стекло я наблюдаю, как яркую зелень жилых кварталов сменяют тусклые серые здания центра города. Центр «Радуга» – это лечебное учреждение для детей политиков, знаменитостей и богачей. В этом месте можно получить профессиональную помощь и спрятаться от любопытных взоров. Мое лечение оплачивает правительство, а это означает, что обо мне хотят не только позаботиться, но и не выпускать меня из виду.
– Привет, Эстела! – говорит агент Наварро, как только я выхожу из внедорожника.
Она ждет меня на улице, рядом с ней парни, которые привезли меня в это здание впервые несколько недель назад.
Я надеялась доказать им, что могу быть полезна в расследовании, что предоставлю подробные сведения о каждом пассажире. Для папы любая мелочь на месте происшествия была важна. Агент Наварро и ее коллеги с интересом отнеслись к тому, что я им рассказывала… пока я не упомянула черный дым.
Никаких улик, подтверждающих версию пожара или использование какого-либо химического оружия, на месте происшествия найдено не было. Именно тогда мне сообщили, что у меня посттравматическое стрессовое расстройство и мне нужно пройти лечение, тогда я смогу ясно осознать, что случилось на самом деле.
Поскольку у меня нет родственников и некому обо мне позаботиться, правительство штата взяло меня под свою опеку, поместив в Центр психического здоровья для детей «Радуга», Вашингтон, округ Колумбия.
– Какие-то новости? – спрашиваю я вместо приветствия. – У вас есть подозреваемый?
– Пойдем внутрь, – произносит она как-то странно и совсем не доброжелательно.
Я иду за агентами мимо охраны и металлодетекторов, но в этот раз меня не проводят в кабинет к начальству, как героя Америки, я оказываюсь в комнате для допросов.
У меня пересохло в горле. Опускаюсь на стул, а агент Наварро садится напротив. Кроме нас, никто в комнату не заходит.
Ее лысая голова цвета красного дерева блестит в свете флуоресцентных ламп. Она кладет на стол бумажный пакет.
– Я думала, мы договорились не обманывать друг друга, – начинает она, и все внутри меня сжимается в предвкушении беды. – Ты помогаешь мне выяснить, что случилось с твоими родителями, а я держу тебя в курсе расследования.
– Да, – соглашаюсь я и с напряжением жду, каким будет ее следующий пас.
– Почему же ты сказала мне, что твой отец был полицейским в Лос-Анджелесе?
Я растерянно смотрю на нее. Я ожидала чего угодно, думала, она заговорит о кочевом образе жизни, который мы вели, о дальних родственниках, с которыми я никогда не общалась, о налогах. Но я совершенно не ожидала, что главная загвоздка в профессии отца.
– Он был полицейским, – произношу я, когда вновь обретаю дар речи, – семь лет.
– Но в полиции Лос-Анджелеса нет о нем никаких сведений.
Я бледнею от ужаса, земля будто уходит из-под ног, мне трудно дышать. Я всегда знала, что мой отец детектив, это то, на чем я построила собственное мироощущение. Вселенная не может отнять у меня еще и это!
– Папа точно был п-п-полицейским.
Я стараюсь говорить уверенно, но на последнем слове у меня дрожит подбородок.
Лицо агента Наварро выражает сочувствие, хочется верить, что оно искреннее.
– Да, он был полицейским, – соглашается она, и мне становится чуть легче дышать, – только не в этой стране. Ты не гражданка США. Твои родители не успели оформить необходимые документы.
– Ничего не понимаю. Я здесь родилась! – Я уже сама не верю в то, что говорю.
