Белов осматривает меня с ног до головы, будто впервые человека противоположного пола видит. Медленно проходится глазами от щиколоток, по коленкам и застывает выше, где торчит моя грудь. Обнимаю себя руками, закрывая ему обзор, и только это его отрезвляет. Тряхнув головой, он слишком резко поднимается на ноги, и, когда сам снимает свою джинсовую куртку, я делаю шаг назад.
– Спокойно, Комарова, – усмехается, правильно поняв моё отдаление. – Я на кости не бросаюсь, – хмыкает, пробежавшись ещё раз взглядом по мне.
– Приму это за комплимент, – с притворной улыбкой говорю я.
– А не стоит, ветром сдует, и не заметишь, – произносит, отвернувшись.
Повесив верхнюю одежду на спинку стула, он встаёт передо мной в тонком свитере тёмно-серого цвета, что сидит на нём, словно перчатка. Кажется, что одно неверное движение, и вещица треснет по швам. Сейчас я могу разглядеть его лучше, убедиться, что плечи широкие, что на руках мышцы бугрятся, а от кистей до локтей тянется паутина вздутых синих вен. Но больше шарма ему придаёт плечевая кобура, как доказательство, что передо мной настоящий полицейский, и мне стоит меньше рот открывать.
«Ещё слюну пусти, Варя», – раздаётся в голове, и я мгновенно отворачиваюсь.
– Итак, что у нас тут?! – проговаривает Белов, забыв обо мне или сделав вид.
Схватив мой комбинезон, он хлопает руками по нему, словно из подушки пыль выбивает, и, естественно, нащупывает что-то.
– Как интересно, – поворачивается ко мне, достав из одного из внутренних карманов пластиковый продолговатый предмет, на первый взгляд похожий на футляр для очков.
Следователь-зануда открывает его, только держит не с той стороны, и первым оттуда выпадает тонкий шприц. Облизнув пересохшие губы, я нервно тру шею, чувствуя, как краснеют щёки.
– Колемся, Комарова? – спрашивает и наклоняется за шприцем. – А с виду такая приличная девушка, – цокает языком, издеваясь.
– А ещё, говорят, лучший следователь в городе, – фыркаю я.
Открыв футлярчик на этот раз правильно, Белов хмурится, осматривая две ампулы пальчикового размера, и внимательно вчитывается в этикетку.
– Это инсулин, – говорит очевидные вещи и снова ко мне поворачивается, только сейчас смотрит на меня по-другому, с жалостью.
– Да, и не надо на меня так смотреть, – выплёвываю я.
С тех пор, как мне сообщили, что теперь я буду всю жизнь «колоться», я старалась скрывать это и всегда стыдилась, если кто-то узнавал. Может это глупо, но мне стыдно, что я диабетик.
– Двадцать шесть лет, и уже с диабетом…
– Я не выбирала, – перебиваю и впервые за сегодня по-настоящему злюсь. – Знаете, болезни не берут в магазине. Приходишь такая и на прилавке смотришь, какую бы я хотела, – изображаю задумчивость, прикладывая палец к губам.
– Успокойся, – мирным тоном обращается ко мне Белов. – Сколько доз в день? – спрашивает и сам пытается понять, держа в ладони те две ампулы.
– Две, – неохотно отвечаю и срываюсь с места, чтобы убрать всё обратно в футляр.
– На месте стой! – приказывает, и я застываю.
К горлу ком подкатывает, и мне вдруг хочется расплакаться от того, что совершенно чужой человек узнал о моём недуге, от обиды на судьбу, что решила наградить меня пожизненной болезнью, и от отсутствия защиты. Я человечек сильный, но и мне иногда нужно крепкое плечо, о которое можно опереться. Или мягкие колени, куда можно прилечь и поплакаться.
– В какое время? – продолжает пытать меня Белов.
