Западный перенос - страница 7

, до сих пор сохранились добротные деревянные коттеджи, выкрашенные в красный цвет. До пятьдесят третьего года неарийцам запрещалось там селиться, потом, после первой волны денацификации, за каналом стали потихоньку давать жильё благонадёжному среднему классу: врачам, учёным, чиновникам, но – только членам Социалистической Немецкой рабочей партии, из названия которой после смерти Гитлера выкинули приставку «Национал-». «Финские дома», – говорили в народе, но Лии казалось, что уж лучше жить вшестером в двухкомнатной квартире и в самом центре, чем в деревянном доме на выселках. И они с Отто и двумя детьми терпеливо ждали квартиры в Граувальде почти десять лет, снося очередь в ванную, второй холодильник в коридоре и придури свекрови, возомнившей себя львицей немногочисленного клана. Неработающая мать двоих детей Лиене больше всего времени там проводила на кухне, стуча ножом по доске, перемешивая суп и намывая посуду…

У Марка «крякает» телефон, и он, наскоро облизав пальцы, кидается к экрану и что-то пишет.

– Я с работы уволился… – доедая последний кусок свинины, говорит Марк.

Лия глотает остывающую кашу и пожимает плечами. От младшего сына эту фразу она слышала уже раз пятнадцать – в основном, конечно, по телефону или скайпу, а теперь вот – за этим спонтанным завтраком на шестиметровой кухне.

– И что будешь делать? – облизнув губы, спрашивает Лия.

– В Новосибирск поеду.

Лия хмыкает, встаёт из-за стола и ставит тарелку в раковину.

– А почему не в Петропавловск-Камчатский?

– Потому что в Новосибе предлагают больше.

Ему всю жизнь не сиделось дома. Целыми днями гонял сначала на велосипеде, затем – на мотоцикле. Лия места не могла найти, когда ждала его. Она почти привыкла к мысли о том, что однажды младший сын разобьётся насмерть, но он каждый раз возвращался, наскоро делал уроки, включал музыку в комнате, отчего начинал дрожать пол. А если было что-то нужно – починить мотоцикл или достать билеты на концерт, – Марк готов был стены ломать. И всё время находил то, что Лия могла искать месяцами: спицу для вязания, закатившуюся между половиц, кольцо, оставленное где-то на кухне, паспорт, который она положила на свежую газету. «Найти можно всё!» – повторял он. Ему бы сыщиком стать, только вот университет он так и не закончил.

– И что ты там будешь делать, в этом Новосибирске? Опять мусор на свалки возить?

– Зачем? Крановщиком берут, небоскрёбы строить.

– Дались тебе эти небоскрёбы! Лучше машины иди чинить. На этом ты, по крайней мере, точно собаку съел. А то поработаешь пару месяцев – и снова дурака валяешь.

– Можно подумать, ты в жизни очень много работала…

Лия достаёт извечный заготовленный козырь.

– У меня был муж, который обеспечивал семью. А я, как ты помнишь, занималась вами двумя. И из кухни не вылезала, как проклятая. Да ещё выслушивала наставления вашей бабки, из которых не всё понимала. Она же всё время шепелявила…

Марк зевает.

– Машины чинить – это не работа. Баловство какое-то. Для себя я ещё могу поковыряться во всех этих внутренностях – чего там ковыряться-то? Проще пареной репы. Но каждый день я этим точно заниматься не буду. Так что поеду в Новосиб небоскрёбы строить!

– Их там не хватает, что ли?

– Небоскрёбов много не бывает…

О Новосибирске Лия имеет исключительно «плакатные» представления – никогда там не была: топорщащиеся стеклянные высотки на берегу широкой реки, пересекающиеся под прямым углом проспекты – такая уменьшенная версия какого-нибудь Нью-Йорка или Гонконга.