Запах искусственной свежести (сборник) - страница 6

Сейчас бы мне ее облик не показался столь уж романтическим, но в ту эпоху это был самый распространенный романтический образец, содержащий наиболее основательные визуальные штампы полового романтизма второй половины двадцатого века, некий его архетип, невозможный никогда раньше и по сути своей асексуальный: женский силуэт, лишенный выпуклостей и округлостей, словно выпотрошенный или высушенный, подставляющий мужским ожиданиям вместо женщины – девочку-подростка, навязывающий им сексуальные чувства и переживания на грани педофилии или гомосексуальности (наверное, это тоже какая-то «тонкость», но весьма искаженная, если судить с позиции так называемой «унылой нормы»). Говорят, что в создании и пропаганде этого образа большое влияние имели знаменитые кутюрье-гомосексуалисты, которые во всех движущихся объектах склонны видеть мальчиков-подростков, и эта «мальчуковость» была спроецирована на женщин. Причем этот архетип стал интерконтинентальным, перескочил границы политических формаций и поразил сексуальное воображение поляризованного мира вне зависимости от принадлежности к тому или иному полюсу. На западе это произошло после смерти грудастой Монро и намеренно или бессознательно вылепилось в куклу Барби. У нас же этот переход произошел, возможно, не столь резко, без этого американского всесветного свиста и рекламы, но образ тоже стал множиться и стал универсальным: вспомним мультяшный персонаж 70-х – плоскую девицу из мультфильма «Бременские музыканты», на память также приходят образы поистине всенародного подсознания – рисунки из девичьих и дембельских альбомов, а также однообразные иллюстрации в журнале «Юность» той поры: стремительность, худоба, подвижность, летящий облик, палкообразность, отсутствие выраженных изгибов – чем не аллегория романтики!

Но то, что это была любовь, я знаю точно. Обычное мужское рассредоточенное блуждание в поисках самки, когда из непереносимого разнообразия вариантов не можешь наверняка предпочесть ни один (у одной – грудь, у другой – глаза, у третьей – губы и ноги или ум и зад), здесь моментально улетучилось. Все стало просто и ясно: она – моя. Это была упорная, сверхсильная, в том смысле, что я не мог с ней совладать собственными силами, сверхразумная (собственным разумом) и даже сверхсексуальная (поскольку даже помыслить себе секс с этим воздушным созданием было все равно что использовать икону в качестве порнографической открытки) тяга к одному объекту. Такое бывает всего пару раз в жизни даже у заядлых женолюбов… И уже других женщин для тебя не существует, ты просто их не замечаешь. А если дело происходит в юности, да еще это оказывается первой любовью, то для тебя не существует не только других девиц, но и вообще ничего другого в мире. Моментально отлетают в небытие товарищи, школа, родители, книжки, в которых не написано «про это», отлетают еда и сон. И эта монотонная однозвучная тяга преследует тебя день и ночь, закладывая уши и застилая мутной пеленой глаза, она поднимает тебя с койки задолго до будильника, до той поры, когда еще можно что-то разумно наврать родителям, и гонит бегом через весь город в русской зимней утренней тьме и холоде – на другой его конец, чтобы посмотреть, как она выходит из своего ободранного подъезда в школу. И потом пойти за ней, провожать ее до двери школы, идя в тридцати метрах сзади, и замерзнуть, ожидая; и опоздать в свою школу, поскольку надо возвращаться через весь город обратно. И делать это каждый день, пока родители уже начнут подозревать тебя в чем-то непотребном, чуть не измене родине, к счастью, в наркодилерстве тогда еще никого не подозревали, но ежедневные вставания в полшестого меньше, чем на измену родине, не тянули. Что я врал тогда родителям? Припомнить мудрено: что я дежурный в школе, что мы встречаемся с друзьями, чтобы позаниматься спортом, и это могло звучать правдоподобно хотя бы некоторое время, поскольку спортом я действительно занимался, что было почти необходимостью для мальчика из предместья и родителями, в принципе, одобрялось. Потом раскрылось, что это не так, родители устроили разыскания, а я почему-то боялся или, точнее, стыдился признаться в том, чем занимался на самом деле, врал что-то другое. Чего уж стыдного – бегал за девчонкой? Вот теперь признаюсь…