– Не открывает твоя мама. И звоню. И стучу. Болела она тут сильно. Как бы чего не вышло. Ты бы приехал.
– Еду. Уже.
Он не ехал. Мчал. Летел, как сумасшедший. 700 с лишним километров до отчего дома одолел за семь неполных часов.
О чём думал и что вспоминал в тёплом салоне крутой иномарки сын мамы, которой было очень плохо в это самое время, я не знаю. Плакал ли, ругался или кричал, бил ли по рулю в приступе бессилия – это мне неведомо. Но думаю, всё это делал. Живой же. Не железный.
На часах было ровно 12 ночи, когда он влетел на второй этаж родного дома. Долго не мог попасть ключом в замок, открыл наконец, рванул дверь, бросился в спальню к маминой к кровати.
Мама была жива. Она протянула к нему руки и погладила сыночка по голове. Говорить не могла. Уже.
Он схватил горячую и отчего-то совсем невесомую маму на руки, кое-как примостил сверху ватное старенькое одеяло, и, не закрывая дверей, бросился к машине.
В приёмном покое районной больницы их приняли. Он держал мамину руку и ловил её ускользающий взгляд.
Но глаза её видели уже другой берег.
В два часа ночи из приёмного покоя вышел сирота.
Утром он вынес мамины цветы на помойку. Ключ от сараюшки с курами, построенной ещё отцом, отдал соседке.
На третий день маму предали земле. Положили рядом с отцом. Старший сын на похороны приехать успел.
Мамин номер ни один, ни другой из памяти телефона не удалили. Рука не поднялась. Казалось, мама ещё может позвонить…
Дверь хлопнула со звуком выстрела. Женщина осталась сидеть в кресле, поджав под себя ногу.
Вот тебе и субботний вечер в кругу семьи. Блин, ну почему… почему… Из состояния злости и отрешённости вывел странный звук. Непонятный. Оксана напряглась, вслушалась. Осмотрелась по сторонам.
Звук шёл сверху. Муха. Невесть откуда взявшаяся большая жирная муха. Целый бомбовоз. Это она с противным монотонным жужжанием металась по комнате, упорно искала выход, с характерным звуком ударялась со всего мушиного размаха о туго натянутый потолок и отскакивала от него, как от батута. Проследив глазами за траекторией полёта назойливой гостьи, хозяйка открыла дверь на балкон и, размахивая диванной подушкой, как полицейский – щитом, выдворила надоедливое насекомое на холод. Пусть помёрзнет.
Пусть помёрзнет. Может, поймёт, что не прав. Это уже о муже.
Несколько минут назад, раздражённо хлопнув дверью, на холод выскочил Андрей. Муж. Муж – объелся груш. Десять лет. Десять долгих лет – одно и то же. Вместе вроде. А фактически – врозь. Бьюсь, как муха, об его непонимание. Сейчас опять поругались. Сказал, что я – плохая жена. Причину нашёл – дырка на носке. Эх… Как всё задолбало!
Ого. Холодно-то как. Куртку с вешалки схватил тонкую, первую, что под руку попала. Ключи от машины – на тумбочке в прихожей остались. Да и куда ехать? От себя не уедешь.
Андрей нарезал во дворе круги вокруг детской площадки и жалел, что бросил курить. Сейчас бы от сигареты и погрелся, и успокоился. Опять поругался с Оксанкой. И ведь не хотел. Просто так про носок сказал. Почти пошутил. Типа, ни к кому в гости зайти нельзя – разуваться стыдно, сразу скажут – жена плохая. А она как зыркнет, прямо кипятком окатила. И понеслось. И такой я, и сякой, и немазаный.
Куда всё делось? Десять лет прошло, а человека как подменили. Где та Оксанка, которая давала себя обнять, слушала меня, была в курсе всех моих дел, понимала, помогала, хохотала над моими шутками, настроение чувствовала? Эх… Как всё задолбало!
