МОЕ ГРАФОМАНСКОЕ ДЕТСТВО.
(эссе)
Школа, – это была уже вторая жизнь. Что можно сказать про школу в глубинке? Отбывали, как наказание. Бесконечные однообразные уроки, хоть сдохни, которые мы изо-всех сил стремились оживить дурацкими выходками, невзирая на неминучие репрессии. Томный май в средних и старших классах, с ожиданием последнего учебного дня, уже на грани столбняка. И три бескрайних месяца каникул, полных жизни. Телевизор-то мы не смотрели, там было всего две серого цвета программы, которые ничем друг от друга не отличались.
Корабельные сосны на окраине маленького городка, футбол, велосипеды, речка, (с чистой водой и раками, нырнешь, а он вот он, под берегом, сидит на дне, удар хвостом – и пропал, только облачко мути) и всякие приключения с таким трэшем, что как мы оставались живыми, до сих пор не понимаю. Гибли почему-то потом, уже выросшими, иногда так глупо, что ни в каком кино не увидишь, а если б увидел, то только бы плюнул – чушь, такого быть не может.
Читать я научился еще до школы. Во втором классе уже Гоголя читал, мало что понимал, но было интересно. Почему Гоголя? Да попался он мне первым под руку, к тому ж он занятный писатель. Впадал иногда в депрессуху, литература все ж не детская. Мог подолгу оставаться один, не выходить гулять на улицу, мне и так, наедине с собой было кайфово, и всегда было чем заняться. Особенно омрачил мне однажды жизнь чеховский “Черный монах”. Потом, помню, когда у меня пошел полный швах с точными науками, я не мог понять, кто я – дебил, или все-таки у меня нормальный мозг? Потому что классе в 3-ем я уже прочел и Чехова, и Гоголя, не говоря про всякие “Юные техники” и “Технику-молодежи”, с тряпошной фантастикой из районной библиотеки, а с математикой, а особенно с физикой и химией у меня не клеилось совсем. Глядя на многих своих одноклассников, для которых и Чехов и Гоголь, и математика с физикой остались понятиями неопределяемыми, я полагал, что я ну никак не дебил. Тогда почему? Английский у меня пошел просто на ура, я чувствовал, что любой язык потяну легко, мне это было интересно! Но – ай эм э гуд э паяниэ… Да еще преподавательница у нас была, что и вспомнить тошно. Сын у нее отказался в армию идти, и его посадили. Зато потом они в Штаты уехали.
Помню зуд и нетерпение в первом классе, – скорей бы научиться писать и, – писать. Крючки-палочки, – писать меня научите! Но дело пошло быстро. В те годы как раз шло много индийских фильмов. Посмотрев очередной, я садился и писал. Начало всегда было интригующим, как аккуратно готовящаяся змея перед броском, но страницы через три повествование сходило на нет, фантазия иссякала. А в голове уже начало другой истории, – еще лучше. И так без конца, я быстро перешел на общие тетради в 96 листов, 18-ти листовые мне уже в 3-ем классе не канали. Перечитывал, что написал и с изумлением видел, что это полнейшее днище. И писал по новой. И опять было фуфло. Это был тупик, возникало плохое предчувствие. К старшим классам я уже был матерый писатель с очень специфичным, отстраненным выражением глаз. Некоторые меня боялись. Учиться перестал совсем, физически не лезло, поэтому сразу свалил в ПТУ после восьмого класса, где пошла уже полная жесть.
Когда я в детстве смотрел кино, я начинал злиться. Я видел, что те, кто это снимал, держат зрителей за слабоумных. Так оно и было, судя по тому, что сказал Эмиль Латяну про тех, кто в СССР занимался кинематографом. Они все были из одного профсоюза, и училки, отбившие нам в школе всю охоту к приобретению знаний, и эти, мать их, режипсеры.
