Он помнил лицо третьего человека, и фигуру, и все остальное обличье, и даже прозвище.
Того прозвали Малышом, или Малюткой, хотя размеров он был недюжинных, – а вот имя, прибавляемое обычно к прозвищу, никак не хотело всплыть из свинцовых глубин.
Помаявшись, он решил: пусть остается просто Малышом, не это главное.
Главнее другое: куда он дел кошель Малыша?
Поначалу, на когге, сунул в свой мешок, и позабыл, как позабыл все о тех днях.
Натолкнулся на кошель позже, когда придумывал, какой бы сосуд использовать для хранения воды, и решил ссыпать свое богатство из прочного кожаного мешка.
Золото к тому времени потеряло для него значение, а кошель напоминал о запретном, он взял его брезгливо, как дохлую жабу, и откинул в сторону…
Куда?
Куда именно?
Он помнил, что приметил мысленно место… На всякий случай. Вдруг над морем покажется парус, и золото обретет свою цену?
Но память выкинула сейчас странный трюк: он помнил, что запомнил место, а какое именно – забыл.
Он пытал свою память, как инквизитор еретика. Еретик попался упорный, но все же его одолел не то «испанский сапог», не то «Нюрнбергская дева»…
Тогда он пополз, далеко, – до цели было шагов семь или восемь. Затем долго шарил в расселине, раздвигая стебли травы. Нашел. Кошель сейчас и впрямь напоминал на ощупь давно сдохшую жабу, свиная кожа размокла и стала осклизлой от многих дождей.
Он понял, что надо снова ползти, теперь к краю обрыва.
– Бедный Р-р-робин! – сказал хриплый голос наверху и чуть сзади.
Он сообразил, что прилетел Гай, хотел повернуться в ту сторону, но не сумел.
Он пополз, сил совсем уж не оставалось, и Гай сказал очень к месту:
– Бедный, бедный Р-р-робин!
Потом он хотел отпустить кошель над бездной, не в силах метнуть его хоть на полшага, но вспомнил, что не испросил у Малыша прощения, а тот не хуже других. Нет, конечно хуже, и много хуже, но…
Прости меня, Малыш, ты был редкостным гадом даже среди тех исчадий болот, среди коих провел всю жизнь, ты обворовывал своих, и предавал их, а одного из своих даже пытался убить и сожрать, и не твоя заслуга, что у тебя не получилось. Но все же прости меня, мне стоило спровадить тебя за борт, а не пытаться спасти твоим мясом себя и Мэриан, тем более что оно было столь же отвратительным, как твоя душа, и твои мысли, и твои намерения, и Мэриан правильно отказалась. Прости меня, и покойся с миром, костями на дне, а остальным – там, где сейчас все твое остальное, а если частичка тебя живет до сих пор во мне, так она скоро умрет, и за это прости меня тоже.
Кошель полетел вниз.
А он понял, что теперь угадал и сделал все правильно.
* * *
Стояла черная ночь, полная звезд, хотя только что был солнечный день. Он не удивился, он обрадовался, потому что пришла Мэриан, и глаза ее стали чисты – два колодца, бездонные два колодца, куда можно падать всю жизнь; она вновь не сказала ни слова, но протянула руку, и он взялся за нее, и шагнул к обрыву, легко и свободно, и понял, что после краткого мига падения все закончится.
Не закончилось ничего.
Море было как стекло, и отражались в нем все звезды неба, и они вдвоем шагали по морю, как посуху, уходя к горизонту, где звезды морские сливались с небесными; он шагал легко, лишь досадовал, что давно не придумал такой простой способ уйти с проклятого острова, но досада была пуста и мимолетна, потому что рядом шла Мэриан, а в большем он не нуждался.
