Тычок время от времени подмигивал ей, и щеки Эвы загорались тем же огнём, что и волосы.
Той Эве, которая краснеет от подмигиваний Тычка, я не хотел рассказывать о папиных записках. Но если я ничего больше не смогу ей рассказать, то на свете не останется никого, кто бы знал обо мне всё.
Вздохнув, я снова вспомнил о записке. «Дорогой Пелле, как ты поживаешь?»
Придётся самому решить, как быть с этим вопросом. Может, стоит привыкнуть к тому, что мы с Эвой всё реже будем проводить время вместе, уж точно если она заведёт дружбу с Тычком. Я встал и порылся в ящике в поисках ручки и бумаги. Вот бы у папы в урне был телефон (я имею в виду не бумажный, который дарят умершим китайцы, а настоящий), тогда я мог бы просто послать ему сообщение. Кто в наше время пишет письма?! Что мама сделала с папиным телефоном, я не знал. Подобные вопросы давались мне трудно: от них мама часто бросалась в слёзы.
Поначалу я иногда звонил на папин номер. Представлял себе, что будет, если он ответит: «Папа на проводе!» А вдруг он вовсе не умер, а сидит где-нибудь на необитаемом острове, где никто не может его найти? Взял и уехал, потому что хотел немного побыть в одиночестве? Просто на каникулы. Я бы его понял: мне порой тоже хочется побыть одному.
«Вы позвонили Ричарду. Оставьте сообщение, и я как можно скорее вам перезвоню. Хорошего дня!» В первый день п.с.п. я позвонил по папиному номеру раз одиннадцать подряд, просто чтобы послушать его голос. Хотелось кричать в ответ, что вовсе он не перезвонит и нечего врать. Но каждый раз я молча отключался.
Шаркая по полу носками, я вернулся на диван. Мама на миг подняла на меня глаза и снова нырнула в сериал.
Зажав колпачок ручки в зубах, я уставился на белый лист. И как же у меня дела? В школе хорошо, разве что всё опять слишком просто. На футболе тоже отлично. Последнее время я не болел, так что и тут порядок. Я всё ещё очень тощий, ходячий мешок костей. Но мама говорит, что, когда я стану старше, всё само собой исправится. Я наращу мышцы. По росту я не отстаю от сверстников. Самый низкорослый человек на свете едва дорос до 55 см. Если поставить троих таких друг на друга, они будут со мной примерно одного роста. Так что расту я по плану.
Выходит, всё вроде бы хорошо, если посмотреть со стороны. Пожевав колпачок и поразмыслив ещё четверть часа, я наконец принялся писать ответ.
Привет, пап!
Дела у меня неплохо. (Правда, и не хорошо.) Только вот живётся вер тебя невесело. В новогоднюю ночь я обжёгся о фитиль фейерверка. Хотел понять, как он устроен, но кончилось это плохо. У основания большого пальца до сих пор виден розовый след от ожога. Ну а вообще… стрёмно, что тебя больше нет. Иногда я на тебя злюсь. Ужасно злюсь! (Извини!)
Кстати, ты знал, что на Сулавеси – это такой остров в Индонезии – делают кукольные копии умерших и ставят их на специальный балкон? Там куклы охраняют мёртвых, которые похоронены сзади, в склепе. Я ещё подумал, обрадовалась бы мама, если бы я сделал куклу, похожую на тебя? Если честно, подозреваю, что вряд ли.
Ты сейчас стоишь в гостиной, на шкафчике у телевизора, и в то же время тебя нигде нет. Мы с мамой точно в коконе. Ну, знаешь, как куколки. Только те вылезают из кокона в среднем через одиннадцать дней. И превращаются в бабочек. Правда, есть вид, который сидит внутри четыре года! Я уже давно жду, когда же мы наконец выберемся наружу. А вот маме, похоже, в коконе нравится, она всё плетёт и плетёт новые слои. Иногда дышать нечем.
