– Зубы ему рвем, а он – гад – молчит, посетовал комиссар, на блюдце перед которым лежал пяток вырванный зубов.
– Это – либо ошибка, либо клевета! – давясь кровью, хрипел седой.
– Жена его у нас спросил Жихарев.
– У нас. Она сговорчивее оказалась – сразу показания дала.
– Приведите жену! – велел Пашка.
Трудно было узнать Лику в поседевшей женщине с синяком под глазом, разорванной губой и ожогом на щеке.
– И ты после всего, что я для тебя сделал, подписала показания? – спросил Лику муж. – Ведь ты убила меня!
– Милый, они били меня! Жгли каленым железом, несколько часов промывали мне желудок… Я не могла этого вынести! – всхлипнула Лика.
– Вы пытками вырвали из нее показания, фашисты! – вскочил седой.
Страшный удар в нос бросил его на пол.
– Что вы сделали?! Вы сломали мне нос!
– Будешь балаганить – вообще его отрежем! – ответил комиссар и продолжил. – Слушай, сволочь! Мы не только ее допрашивали. Мы ее е… ли. И сейчас е… ть будем у тебя на глазах.
Охранник-грузин подсечкой свалил Лику на пол. Другой задрал подол и принялся стягивать трусы.
– Нет! – закричал седой. – Стойте! Прекратите! Я дам все показания, которые от меня потребуются!
Через день приговоренных к высшей мере наказания Лику и ее мужа привезли во Внутреннюю тюрьму на Лубянку. Седого, закованного в наручники, посадили на табурет. Ввели Лику. Там же, в камере курили шестеро охранников.
– Сейчас открою тайну, – склонился Жихарев седому. – Я спал с твоей женой еще в двадцать втором году, за день до вашей свадьбы. Мог бы это сделать и сейчас, да вид у нее уж больно гнусный. Давайте-ка вы!
Лику положили на пол, разорвали на ней платье и комбинацию. К пашкиным ногам полетели розовые трусики, перепачканные калом, мочой, кровью. Двое охранников спустили галифе.
– А-а-а! Больно! – хрипло закричала женщина, забилась между охранниками.
С рычанием поднялся седой, но удар ногой в живот согнул его пополам. Комиссар поднял мужа за волосы. Ударил его по лицу связкой ключей от сейфа, порвав щеку и губы.
– Ее всю ночь е… будут, а ты, сука, всю ночь будешь смотреть! И не отворачивай морду! – затем предложил Жихареву. – Ну, что, Пал Палыч, коньячку с лимончиком и по домам?
Утром Пашка с комиссаром снова зашли в камеру.
– Издохла, сволочь! – доложил старший из охранников.
Посреди камеры в луже крови лежала мертвая Лика. В углу, стоя на коленях что-то мычал ее муж.
– Что с глазами? – спросил Жихарев, кивнув на седого.
– Смотреть не хотел, пришлось веки отрезать…
– Почему мычит?
– Матерился – пришлось язык отрезать.
Ударом ноги в висок Пашка прервал мучения седого, только сгусток крови вылетел у того из носа.
– Этих – в крематорий! – приказал он и повернулся к комиссару. – А ты готовь справку о расстреле!
Но все это случилось много лет спустя. А тогда, в июле 1922 года, Пашка сплюнул в след Лике и пообещал про себя, что они еще встретятся в другом месте и при других обстоятельствах.
