, как я живу свою.
Аnam Cara. (Уточните в словарях и легендах.) Я за то, чтобы мы так выбирали себе книги, чтобы автор мог нам стать больше, чем друг. Много больше. Аnam Cara. Я за то, чтобы мы были такими же Друзьями для тех, чьи книги мы читаем.
Я за то, чтобы мы спорили и иногда даже воевали с авторами-писателями и авторами-людьми, но… Я также за то, чтобы нам ничего не мешало понимать, что человек, написавший книгу, в жизни может быть куда хуже (реже лучше), чем он предстаёт в книге. Я верю в то, что при жизни писателям не стоит прощать их человеческих слабостей, но после смерти, я полагаю, им стоит простить – всё. И я за то, чтобы мы не лишали автора права стремиться быть таким, каким он хочет. Искренность. Если в жизни автор борется, проигрывает или обстоятельствами загнан в непостижимые нам рамки общественного мнения, истории и политики – мы не имеем права «объярлычивать» и «ободнозначивать» его только таким, каким мы увидели его в жизненной биографии или в его книге. Мастерство мастерством, искусство искусством, но человек всегда больше и несоразмернее и того и другого. И мы должны помнить, что только Богу под силу вместить в Слово всё содержание. И всё содержание выразить в Слове. Искусство Слова обнищало. И делается всё бессильнее год от года. И мы живём, читаем, пишем и не видим, что Слово требует от нас Служения. Слово – это Бог. А Поэзия (какую бы замысловатую форму она ни приняла) – это религия.
К сожалению, я не могу считать литературой и тем более искусством то, что внутри себя самого не помнит об этом.
12.01.**
Шагая изо дня в день со словом
Мы все когда-нибудь становимся свидетелями зарождения нового литературного стиля или течения. Кому повезёт, может и из века в век перешагнуть и, держа в руках книги «прошлого» и «нового» столетия, говорить об авторах, с которыми ему доводилось спорить и встречаться в иные времена. Но кто из нас, шагая изо дня в день, из года в год, отчаянно, до белой пены на губах называющий себя художником слова, поэтом, писателем, задумывался хоть раз о себе как о человеке прежде, чем о себе как о всемогущем творце и властителе чужих дум и душ? Мы создаём тексты, составляем их, творим их силою души и воображения, но как много путей нам известно и какие мы выбираем для себя? Мы проклинаем своих наборщиков. Ненавидим корректоров. Презираем своих комментаторов и издателей. Потому что они, погружённые в свою грязную работу, вырывают свои гроши у судьбы с мясом из тел наших книг, из нежнейшей ткани наших душ, коверкают нерушимые в своей святости для нас тексты… Славные люди! Стоит воздать им должное. Никто, как они, честно, жестоко и прямо не возвращает воспарившие ум и душу на грешную землю, где ещё жить и обретаться нашему бренному телу и менять мир, обсуждаться и пылиться нашим книгам. Мы боимся тех, кто препарирует наших детей. Наши души и сердца. Но… Ради Бога, давайте будем честны между собой: скольким из нас под силу испытать физическую боль оскорблённого слова? И почему мы, простые смертные, больше боимся простого суда человеческого, больше боимся натруженных грубоватых рук наборщика и изощрённого, взыскательного, а иногда и воспалённого ума комментатора, чем того великого, вглядчивого, беспрекословного Цензора, что должен сидеть на троне в каморке нашей души, переоборудованной под кабинет, и чьего слова мы должны бояться и слушаться прежде всего? Какое поразительное коварство, друзья мои! Какая мелочная трусость! Мы не признаём иных цензоров, кроме себя, но в своих каморках мы держим достаточно иного необходимого хлама, чтобы для великого Цензора там не нашлось места. Многие из нас владеют в совершенстве искусством «плетения словес». Но единицы из нас имеют мужество признаться хотя бы себе самим, что искусство, творчество и литература – это не та ступень, на которой стоят они и на которую могут взобраться, вскарабкаться или взлететь на своих стрекозиных крылышках. Икары угасающих столетий! Умение писать ещё никого не делало писателем. А умение зарифмовать любовь с кровью ещё никого не делало поэтом. Давайте будем честны с собой.
