Записки лжесвидетеля - страница 8

Но, конечно, не сразу. Сперва надо было полностью выжать из его шахт всё, потраченное на их создание. Там были участки, разведанные авантюристами из разных стран еще на грани веков. И Шпицберген, и отдельно лежащий к югу от него остров Медвежий (Берген) были экстерриториальны и не могли принадлежать ни одной стране мира. Но этот статус держался только на мощи Российской империи, царь которой среди прочих носил титул «наследник норвежский». Поэтому после российской катастрофы, в 1920 году был заключен трактат, по которому над островами устанавливался суверенитет Норвегии.

К 1925 году Норвегия решила выплатить компенсации всем частным собственникам участков на Бергене, которые формально до 1920 года могли считаться чуть ли не владетельными князьями. От лица наследников, проживавших в СССР, на соответствующую конференцию явился адвокат из Москвы, который и забрал все выплаты, ни слова, разумеется, не сказав даже о самом их существовании законным владельцам. Министерство иностранных дел Норвегии по традиционной для европейцев благоглупости имело наивность направить этим последним официальный запрос: действительно ли они предоставили советскому правительству доверенности на пользование своими участками? Что те могли ответить? Естественно, в Норвегию ушли заверенные у нотариуса подтверждения в письменной форме. Зато им и их родственникам была милостиво сохранена жизнь. Они даже не попали в лагеря – ведь кто знает этих норвежских придурков: вдруг они опять стали бы писать им какие-то официальные письма? И тогда мороки не оберешься, объясняя им, куда подевались адресаты. Пусть живут… В 1935 году Советский Союз официально присоединился к Шпицбергенскому трактату, по которому Россия до сих пор имеет право разрабатывать копи близ Баренцбурга и Груманта. А в теории, возможно, и на Медвежьем.

Но Анна об этом ничего не знала. На подходе к Архангельску она во все глаза смотрела на огромные многопалубные корабли, начиная верить, что раз уж лодки могут быть такими невероятными – и впрямь как бы одна на другой, то ведь такими же могут оказаться и дома!

В Архангельске у нее попросту закружилась голова. Но она не подала виду, хотя до скромной квартирки Сержуни еле дошла. Под предлогом необходимости заняться хозяйством – стиркой, штопкой и готовкой пищи – она просидела там почти два дня, но на третий все же решила выйти вместе со своими заметно похмельными друзьями. Они сводили ее в кино, где она чуть не умерла сперва от страха, а потом от восторга, хотя догадаться о чем-либо подобном можно было только по особому блеску в глазах, когда они уже вышли на улицу. И еще потому что она не сразу ответила, когда ее спросили, не пора ли им поесть. И действительно, вопрос был какой-то несуразный: ведь ни Сержуниной кухоньки, ни привычного балка, ни чума или хотя бы подходящего очага рядом не было. Где же готовить еду?

Но ее завели в какую-то каменную избу, действительно многоэтажную (хотя это слово она запомнила только потом, но выговаривать так никогда и не научилась), где на первом этаже оказалось особое помещение для совместной еды – столовая. Ее сытно накормили и, когда она разомлела, взяли чаю и сказали, что они выйдут по делам, чтобы она никуда не уходила и дождалась их, потому что они вернутся скоро: через час, от силы – полтора. Анна не очень хорошо понимала, что такое час, потому что мерила время совсем другими мерами: весной и осенью – восходом и заходом солнца, но чаще – ощущениями голода или сытости, сонливости и бодрости, поведением птиц и зверей, свистом ветра, блеском звезд, ущербом луны…