Записки лжесвидетеля - страница 98

– Это ты про трусливенько-демагогическое письмецо в обком партии?

– Да хоть бы и так…

Искристый наст слепил глаза. Фортуна, пятимесячная сучка молочных братьев об одной «жене» на двоих, борзо носилась по тундре, легко обгоняя вездеход. В отряде был еще вполне девственный кобелек Бармалей на пару месяцев старше Фортуны и смешной пузатый щенок Тузик, ковылявший по одному из жилых балков на еще не окрепших ногах. Наши песики были способны съесть совершенно все, что им давали. Недаром на Севере бытовало замечательное присловье: «Если собака не ест лаврового листа, значит, она сыта». Защитники животных, наверно, сочли бы его грубоватым, но оно порой применялось и к людям, так что псам обижаться было не на что. Между прочим, трогательная грубая нежность к животным – характернейшая черта лагерей и тюрем, зимовок и отшельнических келий. И что с того, что само это выражение, «грубая нежность», затерто – дальше некуда! Обычно его применяют, говоря о чувствах к женщине, и тогда оно частенько бывает слегка наигранным. Но там, где женщин нет, обнажается голая сущность человека, мужчинам не надо притворяться друг перед другом, когда почти у каждого есть необходимость хоть раз в день прикоснуться рукой к теплому живому существу, которое ты кормишь и которое тебе благодарно за это. Даже больше того. И в тюрьме, и в санно-тракторном поезде редко кто убьет муху или паука, хоть их не кормишь и прикасаться к ним не станешь. Просто посреди мрака и холода – физического или духовного – по-иному начинаешь ценить жизнь. Не человеческую, а любую жизнь. Жизнь вообще. Что, кстати, странным образом не мешает при необходимости зарезать ту же собаку и съесть. Однажды, еще в январе, когда больше недели в отряде нечем было питаться, кроме крупы («не завезли!»), нам пришлось пойти на такой шаг. Сладковатое, похожее на баранину мясо… Жаль, не было жгучих корейских приправ, позволивших бы не задумываться над его вкусом. Вспоминать об этом неприятно, но… Но это тоже от обостренного чувства ценности жизни. Своей собственной и своих товарищей.

На вездеходе с урной приехал сам завхоз с замом начальника партии. Именно в такой последовательности, потому что еще вопрос: не был ли завхоз фигурой поважнее и самого начальника. Похоже, наши инженеры-техники все-таки намекнули начальству о зреющем недовольстве. Но спиртного в вездеходе не оказалось. После получасовой беседы нашего маленького начальства с их большим народ начали вызывать для голосования. Один за другим работяги выходили из балка со станцией и урной, зло плевались и выбрасывали в снег неиспользованные бюллетени. Заходили на кухню ко мне и подписывались под коллективной кляузой. Где-то посеред «голосования» забежали и оператор с помощником. Еще раз извинились, что подписаться не могут, признались, что сами проголосовали. Под конец к урне прошли братаны-авторитеты. Что-то слишком долго они там задержались, а когда вышли, странно блестели их глаза. Вдруг выяснилось, что человек пять начальство может взять к себе в вездеход – отвезти дня на три на базу. Юрика с Сашей, старого бича-алкоголика Женю, еще пару человек – пусть, мол, хоть кто-то передохнет: в поле работы осталось не так уж много. Я сунул Юре бумажку с нашими подписями:

– Подпиши!

– Да-да, конечно, – торопливо ответил синеглазый красавец, – потом подпишу, сейчас некогда, – он уже залезал в вездеход.